Когда после уроков Стойлов пришел к Пете домой, тот лежал в кровати, замотанный шарфом и накрытый тяжелым ватным одеялом. На груди у Пети стояла тарелка бутербродов с сервелатиком, а из руки свешивался и волочился по ковру черный джойстик. В телике Пасечник и Саб Зиро застыли в сверхчеловеческих позах, поставленные на паузу. Петя смотрел поверх бутербродов и телика с выражением, срисованным одновременно с раздосадованного капризного ребенка и умирающего декабриста из советского телефильма.
Стойлов сбросил рюкзак на пол и сел на вращающийся стул.
— За кого играешь? За пасечника?
Петя помотал головой.
— За Саб Зиру? Влево-Влево-Удар-Удар-Вправо-Вниз. Суперфаталити.
— Шмоналити. Достало. Уже глаза болят.
— Маргарита спрашивала, почему тебя не было в школе.
— Че ты сказал?
— Она меня, что ль, спрашивала? Кольцова сказала, что ты был вчера здоров-здоровехонек.
— Эта лесбуха получит у меня, когда я выздоровею.
Стойлов хихикнул.
— А ты болеешь, че ль?
— А че я, по-твоему, делаю?
— Светлана сказала, что все, кто не придет послезавтра, будут писать эту контру вместе с ней и новой физичкой отдельной группой.
Петя закрыл глаза, и короткая судорога прокатилась по его милому лицу, как будто кто-то иголкой тыкал его под коленкой.
В дверь пролезла седая голова необъятной Петиной бабушки.
— Мальчики, пельмешки будете?
— Ба! Ну я просил не заходить тебя, когда я с друзьями. Ну сколько раз можно повторять?!
— Извиняюсь-извиняюсь, Петюлечка. Женя, хотите бутербродик?
— Ну ба! — завопил Петя, так что тарелка с бутерами чуть не упала на пол.
Бабушка скрылась за дверью.
На кухне Петина бабушка усеяла клеенку на кухне миллионом маленьких пельменей. Глядя на аппетитные бутербродики и представляя кипящие крошечные пельмени, Стойлов сглотнул и попытался заставить себя не думать о жратве. В школе опять давали на обед какую-то бурду.
— Бутер я возьму, — сказал Стойлов почти неслышно и потянулся к бутерброду.
— Чего тебе? — встрепенулся Петя довольно зло.
— Бутер возьму я у тебя. Раз ты не ешь.
— Ну возьми. Ты как с голодного севера, Стойло.
Стойлов проглотил один за другим два бутерброда и вожделенно посмотрел на оставшийся. Он был на горбушке с докторской колбасой, счастье, а не бутерброд.
— Дожирай уже.
Стойлов проглотил последний бутерброд, а Петя сел в постели, скрестив руки на груди.
— Отец снимет с меня кожу, если я не напишу эту сраную контру.
— Не снимет, не ссы.
— Но он точно не подарит мне виишечку, и буду играть в это сраное старье еще до скончания века!
«Вот бы мне твои проблемы», — подумал Стойлов, но скромно промолчал.
— Я что-нибудь придумаю. Я обязательно что-нибудь придумаю. — сказал Петя и выгрыз заусенец из большого пальца.
На следующий день наступила среда, третье число, и Петя Жигайло пришел в школу, снова здоровый. На перемене он встретился со Стойловым в столовой, где тот пил уже пятый стакан какао.
— Мы напишем эту контру на отлично, но нам нужно проявить волю.
Он рассказал Стойлову свой план. Обычно Стойлов сдержанно-положительно воспринимал Петины идеи, а что-то иногда поддерживал, но тут ему даже не пришло в голову сдерживаться, и он расхохотался Пете в лицо.
— Шантажировать училку — это твой грандиозный план? Да ты блинцов с беленой поел, Жигайло. В кино, блин, увидел.
— Заткнись и слушай. Если у них получилось — и шито-крыто. Че это у нас не получится?
— Мы же не будем в нее ножом тыкать, с какого перепоя она покажет нам решения?
— Есть другие методы убеждения.
— Ну и трепло же ты. Методы, блин, убеждения. Папаша тебя отмоет потом, а меня из школы исключат. Спасибочки большое.
— Ссаная ты тряпка. Мы даже еще ниче не сделали, а ты уже обосрался.
— Да уж лучше с я говном в трусах похожу, а тебе, походу, не терпится в детскую комнату милиции прогуляться.
Слезы выступили в Петиных красивых глазах.
— Это план без изъяна! Он железно сработает!
— План без изъяна для идиота без изъяна.
— Да ты просто ссаная тряпка. Ссаное дерьмо последнее.
— Да-да. Слышали уже эту песенку. Только мой горшок с дерьмом еще варит в отличие от твоего! Ты уже поехал кукушкой из-за этой приставки.
— Друг называется. Знаешь кто ты, знаешь кто ты!
— Ну кто я? Кто я?!
Перед ними выросла физичка Элеонора Леонидовна, и они замолкли. На лице Стойлова возникла тупая рассеянная улыбочка.
— Мальчики, вы не видели Светлану Игоревну?
— На уроке видели, — сказал Петя.
— А, нет… Я имею в виду, не пробегала она тут мимо вот прямо сейчас.
— Не пробегала.
Физичка тихо вздохнула и странно улыбнулась, как будто у них был общий маленький секрет. Она неуверенно поправила выбившуюся прядь и быстро пошла вдоль по коридору.
Стойлова пугало, что физичка иногда говорила с ними, как будто они были нормальными людьми, а не школьниками. Он не любил ее и был уверен, что это трюк, за которым последует расшибание об асфальт в лепешку, то, что всегда случается, когда доверишься кому-то.
Петя посмотрел Стойлову в глаза и произнес со всей убежденностью, на которую был способен.
— Ну посмотри, блин, сам. Решение само идет к нам в руки.
После уроков Петя и Стойлов успели выйти из школы до того, как во двор выкатились старшие классы, а, значит, их карманным деньгам ничто не угрожало. Они не успели на трамвай и еще две остановки волочились до Кленового. В продуктах на Кленовом, где одно время работала старшая сестра Стойлова, но больше не работает, после того как ей за два месяца зажали зарплату, Петя купил им чипсов и газировки, и они сожрали их на пустой детской площадке за домом Элеоноры.
— Деньги я те потом отдам, — сказал Стойлов, зная, что не отдаст. Ему не давали карманных денег, а воровать их у матери было себя потерять.
Петя поморщился, облизывая чипсину.
— Хрен с ними, с деньгами. Ты все запомнил, что надо говорить.
— Запомнил, запомнил.
— Хорошо. Сначала говоришь ты, потом я. В такой последовательности. Сначала ты, потом я. И во всем мне поддакивай, иначе наш план не сработает.
Стойлов подумал о том, что у него есть еще шанс свинтить: небо постепенно темнело, люди возвращались с работы, машины гудели на перекрестке. Он дожевывал чипсы и вытер руку о штанину. Из подъехавшего трамвая в окружении пенсотов вышла Элеонора и забежала в «Пятерочку» напротив остановки.
— Объект прибыл на место назначения. — сказал Петя и победно улыбнулся, как будто он лично подстроил то, что Элеонора приехала именно на этом трамвае.
«Какое же трепло», — подумал Стойлов.
— Еще чипсов не осталось? — Стойлов немного волновался, и от этого ему сильнее хотелось жрать. В ответ Петя скомкал пустой пакет из-под чипсов и запулил им в наклоненную урну. Он промахнулся.
Жигайло подбежал к физичке, когда она остановилась перед железной дверью, чтобы найти ключи в сумочке.
— Элеонора Леонидовна. — шепнул Петя.
Она обернулась и беззвучно вскрикнула, ее лицо покрыла тяжелая учительская пленка. Наверное, она вспоминала, какую оценку поставила ему в последней четверти. Но это было зря, потому что у них преподавал разваливающийся старикаша Завьялов.
— Ты меня напугал. Кто же так подходит со спины.
— Простите. Простите, Элеонора Леонидовна. Это я, Петя Жигайло из «Бэ».
— Что ты здесь делаешь?
— Я хотел… Светлана Игоревна…
— Что? Говори громче.
— Светлана Игоревна… Я должен вам кое-что рассказать…
— Я не могу понять, что ты там бормочешь. Извини, конечно. Мне еще надо домашние задания проверять, поговорим завтра в школе. С Федором Зиновьевичем какие-то трудности?
— Светлана Игоревна…
— Да что ты заладил про Светлану Игоревну. Господи, да что с тобой!
Глаза Жигайло закатились, показав растрескавшиеся белки, ноги подогнулись, и он беззвучно упал ничком на учительницу. Запыхавшийся, бегущий со всех ног Стойлов успел схватить его за руку, но лицо Пети ударилось о железную дверь, она содрала с его лба кусочек кожи. Пошла кровь.
— Жигайло, куда ты убег. Здравствуйте, Элеонора Лео…
— Что же происходит? Что с ним? Ты… — От неожиданности она позабыла фамилию Стойлова. — Вы что, наелись наркотиков?
— Нет, да вы что!
Глаза Пети были открыты, он глотал ртом воздух. Из ранки на голове шла кровь и текла по лицу.
— Я вызываю скорую.
— Нет! Нет! — Стойлов замахал руками. — Отец снимет с него кожу. Вы что!
— Что ты предлагаешь! Он сейчас истечет кровью.
— Да это царапина просто. Царапина малюсенькая. — Стойлов тяжело и быстро дышал от возбуждения. — У ва есь пластырь?
— Что?
— Пластырь есть у вас?
— Я, по-твоему, ходячая аптечка?
— Ну я подумал, может, у вас есть…
Петя полулежал на асфальте с открытыми глазами, рот его был приоткрыт, а глаза смотрели в пространство между домами.
— Никакого с вами нет покоя! Ладно, поднимай его, перевяжем ему голову.
— У ва есь бинт?
— Что же никто из вас членораздельно не говорит. — Элеонора Леонидовна посмотрела на Стойлова как на привязанного у забора телка в яблоках. — Дома у меня есть и пластырь, и бинт.
Стойлов проклял те минуты, когда ему пришлось тащить Жигайло до лифта. Жигайло был на полторы головы выше Стойлова и толще.
— Мне уже лучше. Лучше мне уже. — бормотал Жигайло притворным липким голосом.
«Ты же можешь идти, тварь. Что же ты ноги не переставляешь.»
Стойлов незаметно ущипнул Петю за спину, чтобы тот не наваливался на него, как будто не мог самостоятельно передвигать ноги. В ответ Петя ногтями зажал ухо Стойлова так, что тот чуть не вскрикнул.
Дома у Элеоноры Леонидовны было темно и пахло старым шифоньером. Учительница намочила вафельное полотенце и приложила к испачканному в крови лицу Пети. Его глаза приобрели осмысленность и резкость.
— Мы уже уйдем сейчас, Элеонор Леонидна, уже уходим… — говорил Петя слащаво, стирая кровь с лица.
— Я знаю, Жигайло. Я поговорю со Светланой Игоревной, а она сообщит твоим родителям. Вы как с ума посходили, в чем дело?
— Нам нужно вам кое-что рассказать, Элеонора Леонидовна.
— Только быстро. У меня еще куча дел, мальчики. По-хорошему, вам надо уйти прямо сейчас.
— Да-да. — сказал Жигайло, щуря веки. — Стойло, принеси воды мне.
— Где ее взять? — Стойлов встал.
— В коридор и направо. Что вы хотите рассказать? Давайте по-быстрому.
Кухня была маленькая и серая, почти как у них дома. Стойлов налил себе воды из чайника и выпил ее залпом. На улице стало темно, как электрические соты, горели прямоугольные окна в доме напротив.
Когда он вернулся в комнату, Жигайло и Элеонора Леонидовна сидели в толстых дутых креслах друг напротив друга, лицо Жигайло было кислым и собранным, а лицо Элеоноры — собранным и испуганным. Жигайло что-то говорил, но Стойлов перебил его.
— Вот тебе вода, — он подал Жигайло стакан, наполненный до краев.
Лицо Жигайло было умело заклеено пластырем и больше не кровоточило.
— А, спасиба, — сказал Петя и осторожно, морщась, пригубил жидкость из стакана.
Элеонора Леонидовна посмотрела на часы на стене с такой силой, как будто могла двигать стрелки взглядом. Минутная стрелка, действительно, подвинулась на одно деление.
— Не знаю, мальчики, что сказать. Вам надо пойти к психологу. Я вам тут не советчик.
— Вы же знаете нашу психологиню, Элеонор Леонидовна, она нас в дурку отправит.
— Это точно. — Она всплеснула руками и нервно засмеялась. — Это точно подмечено.
— Вы думаете, это нормально?
— Я не думаю, что это ненормально. В конце концов, что такое «нормально»? Под нормальным чаще всего подразумевается общепринятое. И то, что не принято у нас, в другом обществе будет общим местом.
— Думаете, мы извращенцы?
— Ну что ты! Конечно, нет! Вы же еще совсем дети. Люди…. Иногда… — она поднесла руки к лицу. Они совершили несколько забавных движений, как будто Элеонора Леонидовна говорила на языке глухонемых, но, не зная нужных жестов, импровизировала. — Иногда разум не может контролировать то, чего хочет сердце, ведь так? Иногда оно никому не подвластно.
Стойлов не понимал, о чем они говорят, и ему захотелось пить. На кухне у Элеоноры стояла коробка с шоколадными подушечками на завтрак, надо было воспользоваться моментом и зачерпнуть их оттуда. Все мысли Стойлова собрались в одну точку и, как стрела, нацелились на коробку с подушечками. Они такие сладкие и нежные, и хрустят во рту. Дома из жратвы есть только картошка и репа из деревни, от одного их вида и запаха хочется удавиться.
— Как нам быть, Элеонора Леонидовна?
— Я не знаю, Жигай… Петя. Я не знаю. Вам будет очень нелегко, — Она вскинула глаза и внимательно посмотрела на Стойлова, как будто чувствовала, что он задумал украсть еду у нее из холодильника. — Обоим.
Стойлова это почему-то развеселило, и он сказал.
— Че это нам будет нелегко?
— Стойлов, ну вы же не маленькие. А как иначе. Вам придется бороться за свою любовь. То, что другие получают даром, вам придется заплатить за это…
Лицо Стойлова медленно покрылось мелкими красными кирпичами.
— Какую еще любовь?
Снова Стойлов поймал на себе взгляд Элеоноры, пронизывающий и недовольный, осуждающий его тупость молодого телка.
— Думаю, этого достаточно, — сказал Петя.
Он вынул из внутреннего кармана куртки телефон и остановил запись, бегущие на экране цифры замерли.
— Я не… понимаю, — сказала Элеонора Леонидовна немного растерянным учительским тоном.
Петя сложил руки домиком и сощурил один глаз.
— Завтра будет эта сложная контра, Элеонора Леонидовна, а я болел очень много. Стойло тоже много пропустил в этом месяце, тоже… э-э… болел. Мы эту контру не осилим. Просто нет времени уже на подготовку. Дайте нам, пожалуйста, решения.
— Повтори, что ты сказал, Жигайло! — голос физички взлетел вверх, к шестому этажу.
— Дайте нам решения, Элеонора Леонидовна, а то мы расскажем директрисе, что вы нас растлеваете.
Стойлов еще никогда не слышал, чтобы человек смеялся так громко и заливисто. Элеонора Леонидовна подскочила из кресла, из ее глаз вылетали молнии.
— Пошли вон отсюда! Быстро! Чтобы духу вашего здесь не было!
— Зачем вы так, Элеонора Леонидовна, мы что, не люди? Мы, по-вашему, что, букашки какие-то?
— Ты, Жигайло, знай свой шесток и не разевай свой брехливый роток. Растлеваю их! Чем же, интересно?!
— Пидоров хотите сделать из нас, как вы сами.
— Что-о?
— Давайте по-хорошему.
— Ты угрожаешь мне, Жигайло? Ты. Угрожаешь. Мне.
— Мы пойдем к директрисе и расскажем, что Стойло влюбился в меня и мы к вам пришли за советом, а вы нам сказали, что это нормально, когда мальчики целуются и трогают друг друга в трусах. И что нам надо дальше продолжать в том же духе и не слушать никого. Бороться за свою любовь. — И Жигайло, слащаво улыбаясь, помахал телефоном перед лицом учительницы.
«Ты что творишь, тварь. Ты что несешь, блядь». В ушах Стойлова зазвенела сигнализация. Стойлову хотелось разреветься от ужаса и неправды, куда его затащил Жигайло, но нельзя было не признать — учительскую спесь ему удалось с нее сбить.
— Еще вы все время ходите вместе со Светланой Игоревной, на обед, с обеда, покурить, даже наблюдать с ней нашу контру подвязались. Светлане Игоревне будет приятно очень узнать, что вы давно по ней сохнете и хотите целовать везде, подвернись такая возможность.
— Я замужем, — сказала Элеонора Леонидовна с такой горечью и силой, как будто это было что-то постыдное.
Это немного смутило Жигайло, но он уже разузнал у охранников, что никакого мужа у нее нет. К тому же, в прихожей не было ни мужской обуви, ни мужских курток. И кольца на пальце у нее нет. Пусть не брешет.
— А где же ваш муж? — спросил Жигайло с издевкой.
— Скоро придет, — сказала она тихо и как будто неуверенно. — Уходите. Уходите немедленно.
— Элеонора Леонидовна, вы хороший преподаватель. Мне очень жаль, что у нас ведет Завьялов, а не вы. Он вообще ничего не объясняет, заставляет самим решать задачки, а потом вызывает к доске и делай, че хочешь, кровь из носу, решай эту проклятущую задачу. Но у нас есть доказательство, что вы одобряете однополые сношения и растлеваете нас. Поэтому вы даете нам решения, а удаляю запись с телефона, как будто ничего не было. Или мы идем к директрисе и все ей рассказываем.
— Какой же ты маленький сучонок, Жигайло. — Глаза Элеоноры Леонидовны мерцали, как сломанная лампочка в подъезде. — А ты что же, Стойлов, что же ты молчишь?
Стойлов посмотрел на нее с презрением. Смотрит на него как на телка, а потом обращается к нему. Так вот всегда, мягко стелешь, а спать как на иголках, тетенька.
— Решения давайте, и уйдем мы.
— Не на того вы напали, мальчики. Ох не на того.
— Ну а вы подумайте хорошенько, Элеонора Леонидовна, куда вы сможете на работу устроиться, когда все узнают, что вы одобряете розовых и голубых?
Элеонора Леонидовна вытянула руки перед собой и скрестила их. Она молчала, Стойлов и Жигайло молчали, было слышно, как тикают часы на стене.
— Я не дам вам ничего.
«Так и знал я, что все насмарку. Вся твоя трепотня», — подумал Стойлов в сердцах.
— Вы подумайте, а мы щас чаек заварим.
Петя вышел в кухню, но Стойлов вскочил и схватил его за руку в коридоре.
— Я в тебя влюбился? Это я в тебя влюбился?? Ушлепок ебаный.
— Куда лезешь. Иди следи за ней. Щас она директрисе позвонит.
От напряжения лицо Стойлова стало темно-фиолетовым.
— Я не хочу быть никаким сраным пидором. Даже в твоей побасенке уродской. Понял ты меня?
— Блин, Стойло. Не дыши так на меня. Это же лучшая тема. Блин, а что я мог сказать? Посмотри, где ты и где я. Я привлекательнее. Ну кто в тебя влюбится?
Стойлов прислонился к стене и осел.
— Ты же непривлекательный. Кто полюбит тебя. Легенда же должна быть правдоподобная, а не от балды. Давай, следи за ней. Дай в тубзик сходить.
Стойлов вернулся в комнату, Элеонора Леонидовна держала телефон и дрожащей рукой набирала чей-то номер. Раньше, чем он успел сообразить, что делает, Стойлов оказался около нее, вырвал телефон и бросил его оземь. От черного экрана отлетело несколько острых черных осколков.
— Вы что, блять, делаете! Звоночки у нас не разрешаются, Элеонора Леонидовна.
Элеонора Леонидовна встала с кресла и отвесила Стойлову звонкую пощечину. Стойлов охнул и схватился за щеку.
Из кухни вбежал Жигайло. Он умывался, его лицо блестело каплями от воды.
— Что случилось?!
— Вон! Вон из моего дома! — голос Элеоноры Леонидовны сорвался на крик.
— Она собралась директрисе звонить, — испуганно пробормотал Стойлов.
Жигайло почернел, на его красивом, милом лице проступил собачий оскал.
— Что же ты уперлась. Ну дались тебе эти решения! А от них моя жизнь зависит! Жизнь моя! Есть в тебе жалость! Есть хоть капелька!
Элеонора Леонидовна засмеялась, и внутри Стойлова похолодело — никогда он не слышал такого безрассудного, отчаянного смеха.
— Ну так и во мне нет жалости!
Жигайло подошел к Элеоноре Леонидовне вплотную, он был чуть ниже ее ростом, но шире в плечах, несколько мгновений они смотрели друг на друга, как смотрят только очень близкие люди.
— Нет! — закричала Элеонора Леонидовна и ударила Петю наотмашь по голове.
Петя схватился за тонкую ткань золотистой синтетической кофточки и рванул вниз. Элеонора Леонидовна вскрикнула, ткань треснула, и Стойлов и Петя увидели грудь учительницы в обычном белом бюстгальтере.
Несколько мгновений Петя и Элеонора Леонидовна боролись, сцепившись запястьями. Глаза Пети налились кровью. Он зацепился пальцами за бретельку бюстгальтера и уже потянул за нее, как квартиру разрубил петушиный крик.
Петя в ужасе отпрянул назад, Элеонора Леонидовна с лицом, белым, как простыня, закрыла грудь голыми руками. Разорванная кофта висела на ней, как плащ.
— Что это? — шепотом спросил Стойлов.
Звук повторился. Это был искусственный громкий писк.
После третьего повторения на Петю снизошло.
— Это в дверь звонят. — Он забеспокоился. — Кто это может быть? Вы кого-то ждете?
Элеонора Леонидовна опустилась в кресло и сложила руки, как для молитвы. Она не произнесла ни слова, но потом встрепенулась.
— Халат. В ванной, — сказала она.
— Быстро, — среагировал Жигайло. — Принеси ей халат. Может, сейчас уйдут.
В дверь продолжали звонить. В квартире не осталось места, куда бы ни пробрался истошный петушиный звук.
— Что делать будем? — шепнул Стойлов.
Внезапно звонок стих. Петя и Стойлов переглянулись. Через секунду кто-то начал молотить в дверь кулаком.
— Элеонора Леонидовна, — сказал Петя подрагивающим голосом. — К вам гости.
Высокий мужчина в черных сапогах и болотного цвета куртке прошел по коридору, не разуваясь. Стойлов семенил за ним.
— Эля! — пробасил мужчина. — Где ты прячешься, кубышка? Что это за пацанье тут с тобой?
— Здравствуйте, — сказал Петя, косясь на Стойлова. Он встал за креслом, где сидела Элеонора Леонидовна. На ней был мягкий халат в ярких пионах.
— Здравствуй, юный фраерок.
Волосы мужчины были белые, как коврик из акрила, а лицо как будто разрублено на две части, а потом впопыхах собрано и сшито: Жигайло он сразу не понравился.
— А вы кто?
— Я — атаман. Что, Эля вам про меня не рассказывала? Хахахаха.
Элеонора Леонидовна убрала прядь с лица. Жигайло сокрушенно подумал, что ее прическа растрепалась и выглядит так, как будто физичка только что поднялась с постели.
— Мальчики уходят уже.
«Ну вот, закончилась твоя игра, треплище!» От обиды Стойлов обхватил себя руками. Так вляпаться — и все бестолку.
Жигайло и Элеонора Леонидовна переглянулись.
— Мы. Уже. Уходим. — Лицо Жигайло стало серым и серьезным, как у чучела слона. В сухих паузах между его словами можно было проложить ров.
— А приходили, че? На поебки?
— Слава! Как ты можешь! Ты посмотри, сколько им лет. Они дети, девятый класс. Уходите, мальчики, уходите.
Стойлов стал пятиться к двери.
— Дети? Да смотри, — Атаман легко ущипнул Жигайло за щеку. — Этот дите какую харю-то уже отрастил! А второй щупленький, да. Мать, наверное, не кормит, бедняга. Чего, фраер, мать жратвы не дает?
— Нормально все у мя, — тихо сказал Стойлов, косясь в пол.
Атаман рассмеялся.
— Характер-то крепкий. Не сдает мать. Молодцом, кацап. — Атаман похлопал Стойлова по голове и подмигнул ему. — Пойдешь к нам в полевую роту?
— Спасибо вам большое за помощь, Элеонора Леонидовна. — Жигайло встал перед учительницей, вытянув руки по швам и смотрел на нее, не мигая. — Мы тогда пойдем уже. Не будем отвлекать.
Лицо Элеоноры затянула такая мучительная пленка презрения и отвращения к ним, что Стойлов напугался, как бы она не ударила Петю. А ударила б — была б права.
— Идите, Жигайло, идите.
— Жигайло? Это ты укроп, что ль, будешь?
— Что? Какой укроп?
— Ты на каком свете живешь, душа в теле? — Атаман опустился в кресло рядом с Элеонорой Леонидовной и вытянул перед собой ноги. Сапоги у него были видавшие виды. — Я жизнью за тебя рискую, кровь братьев своих проливаю, а тут даже никто не слухом, не рылом.
— Спасибо, конечно, но я не просил вас рисковать за меня жизнью.
— Эля, ты смотри, какая финтифлюшка! Этому щас школа-то учит? Хлебало на взрослых разевать? Как тебя там еще раз?
— Жигайло.
— А значит че?
— Не знаю. Это литовская фамилия, старинная.
— Вот послушай меня, Поджигайло, литвак, ты вот здесь сидишь в тепленькой конурке, а там, откуда я пришел, земля днем и ночью теплая, знаешь, от чего?
— Отчего?
— От крови человеческой. Ты руку в землю втыкаешь, а она у тебя там хлюпает. А укропы братьев моих в подвалах пытают, раздевают их догола…
— Слава! Хватит! — Элеонора Леонидовна встала со своего места. — Жигайло, Стойлов, на выход!
Элеонора Леонидовна сделала шаг к шкафу с сервизами, и порванная золотистая кофточка упала из-под халата к ее ногам. Элеонора Леонидовна застыла на месте. Стойлов увидел, как ужас парализует ее.
— Эля… — Лицо Атамана расширилось. — Эля!
Атаман острожко поднял с пола рукав золотистой кофточки и дернул что есть сил. Элеонора Леонидовна вскрикнула. На ладони у Атамана остался истерзанный, топорщащийся нитками кусок ткани. Жигайло быстро надел куртку и шапку и застучал замками на входной двери. Атаман вскочил и втащил его за шкирку обратно в комнату.
— Куда это ты собрался, голубчик? Вечерочек у нас только начинается.
— Слава, — сказала Элеонора Леонидовна серьезно, даже сухо. — Ты понимаешь, что ты сейчас делаешь большую ошибку.
— Да я что, ослеп, по-твоему? Думала, меня там зениткой подстрелит, вернусь обгорелой кочерыжкой безглазой. Хаха. Бабы они такие, пацаны, да. Будете падать — они вам еще в спину гирьку в три кэгэ закинут. Да у вас же все на лицах написано, хорошие мои. На лицах — черным по белому!!
Элеонора Леонидовна усмехнулась с горечью.
— Блядки тут устроила с учениками! Пока муж, контуженный, жрет в канаве кровавую землю. Хороша! Ох, хороша.
Атаман толкнул Жигайло так, что тот приземлился в кресло. Жигайло лишь успел охнуть от удивления.
— Растлеваешь пацанов! Школу жизни преподать решила! — Он дернул за поясок халата Элеоноры Леонидовны, и мальчики снова увидели ее белый бюстгальтер. Элеонора Леонидовна быстро запахнулась в халат.
— Прекрати. Ты несешь чушь.
— Да ты видела, как ты выглядишь? Да ты погляди! — Он схватил ее за локоть и подтолкнул к зеркалу на стене. — Как шалава! Растрепанная, в халате… Развели тут свинарник. — Он поднял с пола черный осколок и пальцами искрошил его в мелкие кусочки. «Вот это да!» — подумал Стойлов восхищенно, он еще никогда не видел, чтобы человек руками ломал стекло.
Атаман походил по комнате и снова сел в кресло рядом с Жигайло, который сидел, не шелохнувшись, в куртке и шапке.
— Там, на войне… Думаешь, вот сейчас кончится все, заглохнут зенитки, закопаются мертвые, вернусь домой, обниму жену, вдохну запах ее волос, вот это все… А тут бордель! Ты же бордель в доме моем устроила, Эля!
— Это моя квартира. Ты здесь больше не прописан.
— Не отрицает, пацанье. Даже оправдаться не пытается. — Атаман обхватил голову руками и посмотрел на Стойлова — его глаза зло, опасно горели, но Стойлову стало тепло от его взгляда, он почувствовал внутри себя, что ему не надо бояться Атамана.
— Нас никто не растлевает. Вы все не так поняли. — сказал тихим голосом Жигайло из своего кресла.
— Литвак, ты что, адвокат?
— Нет, просто… вы не правы. Все не так, как вы поняли…
— А как? Как, Литвак? Скажи-ка мне, что это моя жена ходит перед вами в халате и показывает сиськи?
— Это… — Милое напуганное лицо Жигайло обезобразила мысленная мука.
— Освенцим, ты что скажешь? Что, затих? Что, неправ я?
Стойлов стоял у стены, спрятав руки за спину. Лицо Атамана было шебутное, кривое и неправильное во всем, но оно не вызывало у него страха. Атаман смеялся над ними, и Стойлову захотелось посмеяться вместе с ним. Он с легким презрением смотрел на осунувшиеся лица физички и Пети. Он же просто шутит, чего они так переполошились. Стойлов уже успел забыть, о чем спрашивал Атаман, продолжая думать о том, какие у того сильные пальцы. На них кожа, наверное, как шкура у крокодила. И руки тоже. Наверное, он не выпускает из них оружие. Даже спит с ним, держа палец на спусковом крючке. И никого не боится. Ему захотелось, чтобы Атаман был прав. Он смелый, раз был на войне, не то что надменная физичка или трепач Жигайло.
— Правы, — сказал Стойлов легко.
— Ты что мелешь?! — прошипел Петя и вытянул шею.
— Вот ты и попался, Мишутка! — рассмеялся Атаман и ткнул Петю пальцем под ребра.
— Слава, прекрати этот цирк. Пусть они уйдут. Мы сами разберемся. Стойлов, одевайся!
— Ты, милочка моя, не торопись. Ты же пацанам еще не всю науку показала.
— Про электро-магнитную индукцию я расскажу им завтра. Одевайся, Стойлов, одевайся, не задерживайся.
— Нет. — Атаман встал. — Замри. — приказал он Стойлову и подмигнул. — Так же не по-людски. Ты парней травмируешь. Обещать и не дать. Так же только последние сучки делают.
Лицо Атамана расплылось в озорной улыбке.
— Ну ты учитель. Научи. Покажи. — Улыбка Атамана стала еще ярче и шире. — Покажи поцелуй. Покажи грудь. Пусть узнают, что такое женщина. Настоящая. Мягкая. Не с экрана компьютера.
— Ты болен, Слава. — мягко сказала Элеонора Леонидовна, но Петя видел, что ее кулаки сжаты от напряжения. — Ты болен.
— Я болен?! Я болен! А ведь ты права! Я душу свою закопал в земле кровавой! Душу отдал, лишь бы к тебе вернуться! Перед тобой человек без души, Эля.
Элеонора Леонидовна смотрела в пол. Ее лицо было тихо, но Петя узнал это выражение, он видела его не раз, когда на торжественных мероприятиях, где их сгоняли в актовый зал, и Петр Фаддеич, завуч, начинал нести ахинею о жертвенном уроке отважных бойцов и бла-бла-бла, на лице физички считывался с трудом сдерживаемый смех.
— А тебе смешно! Смешно тебе! Что я душу из-за тебя потерял!
— Может, не только из-за меня. Может, из-за денег, которые тебе платят, чтобы ты, как ты выражаешься, кровь братьев своих проливал.
Первый удар пришелся Элеоноре Леонидовне в челюсть, она вскрикнула. Атаман ударил еще раз, и она упала.
Петя вскочил на ноги. Сердце бешено заколотилось в груди. Он не мог открыть рта. Язык его не слушался. Петя не мог поверить, что физичка сказала то, что сказала. Она чокнутая. Она отчаянно чокнутая.
— Ах, какая неприятность. Бобо. Губа разбита, — приторным голоском сказал Атаман.
Элеонора Леонидовна сидела перед ними, наклонив голову: глаза мокрые от выступивших слез, рот красный от крови, струйка из разбитой губы текла по подбородку, бело-розовые лепестки пионов на плече учительницы стали красными.
— Вот незадачка-то. Кто же захочет целовать тебя, Эля, с такими-то губами?! Только вурдалак! — Атаман расхохотался.
Петя посмотрел на Стойлова, но тот завороженно не сводил глаз с Атамана, как будто беловолосый мужчина заколдовал его. Стойлов стоял рядом с дверью в коридор: никто бы не заметил, если бы он вышел.
«Позвони в полицию», — прошептал Петя одними губами, но Стойлов отрешенно смотрел перед собой.
— С поцелуем, пацаны, не выйдет, сорян, как говорится. Но уж на женские сиськи вам надобно посмотреть.
С этими словами Атаман распахнул халат Элеоноры Леонидовны и разорвал ее лифчик, как будто он был сделан из бумаги. Элеонора Леонидовна и Атаман боролись несколько секунд, Элеонора Леонидовна несколько раз всхлипнула, Атаман несколько раз ударил ее по лицу справа.
— Прекратите! — Закричал Жигайло. Он испугался, что Элеонора потеряет сознание и они останутся с Атаманом наедине.
— Поздно, Поджигайло, раз на блядки пришел — так бляди, а не визжи, как девчонка. Освенцим, иди-ка сюда, милок.
Стойлов оторвался от стены. Голова Элеоноры Леонидовны заваливалась, но Атаман удержал ее рукой. Она была без сознания, понял Петя. Он увидел, что вид голой женской груди испугал Стойлова. Ему самому хотелось провалиться под землю и забыть этот день раз и навсегда. Атаман — глаза его стали масляными и безумными — массировал грудь Элеоноры и трогал ее соски: щелкал по ним, сдавливал их. Петя почувствовал у горла волну тошноты.
— Иди сюда, — Атаман схватил Стойлова за руку и усадил рядом с собой.
Стойлов повиновался ему, как телок пастушьей собаке. Он взял ладонь Стойлова и положил ее на правую грудь Элеоноры.
— Вот так. Массируй вот так.
Рука Стойлова не шевелилась, на его лице смущение сменяла неловкость.
— Нехорошо это, — сказал он тихо.
— Нехорошо, что у тебя рука, как у мумии. Ну же, ну же! — Он схватил Стойлова за руку и поводил ей вверх-вниз. — Учись, фраерок. Сосочки женщины — это как пульт управления, немного ласки, и она уже вся мокрая….
Элеонора Леонидовна простонала. Стойлов отдернул руку как от горячей конфорки. Слава богу, она еще в сознании, подумал Петя. Атаман дернул ее за волосы, и она застонала еще сильнее.
— Теперь твоя очередь, Поджигайло.
— Я не буду.
Кулак Атамана обжег его шею, и Петя чуть не задохнулся. Он кашлял и глотал ртом воздух уже стоя на коленях перед учительницей. Ее глаза приоткрылись, рукой она прикоснулась к кровоточащему лицу.
— Покажи дружку, Поджигайло, как надо возбуждать женщину. Как ее довести до кондиции. — Атаман щелкнул ногтем по соску Элеоноры Леонидовны, как будто это был бумажный шарик.
— Я не буду, — сказал Петя, все еще кашляя. — Вы меня не заставите.
— Что ты, дорогой, я разве заставляю тебя. Заставляю? — Элеонора Леонидовна закашляла и потрогала рукой лоб. — Это приказ, твою мать!
— Вы мне не командир. И мне ваши приказы похую. — сказал Жигайло сквозь зубы.
— Какие же слова ты знаешь, финтифлюшечка. Уты-нуты.
Атаман встал рядом с Элеонорой и взял ее за шею, она попыталась сбросить его руку, но она была жесткой, как пучок арматуры. Атаман расстегнул куртку и вынул из внутреннего кармана складной нож. Лезвие выскочило наружу.
— Не подчинишься приказу, я перережу ей горло и ты будешь гладить и целовать холодную мертвую грудь! На счет три! Раз, — он ткнул острием ножа рядом с тонкой венкой на белой шее учительницы, — два…
— Простите меня, Элеонора Леонидовна. Простите меня, ради бога! — слезы потекли по лицу Жигайло, он спешно начал гладить грудь учительницы.
— Так-то лучше. — Атаман легонько провел ножом по мокрой щеке Жигайло. — Вот так-то лучше. Какой-то у нас невеселый вечерок. Ну-ка, Освенцим, включи-ка нам какой-нибудь музыки. Давай, найди. Телефончик у тебя имеется. Включи мое любимое. Юрку Шевчука. Про дождь где он поет. Освенцим, ну ты чего как баба?
Стойлов тихо плакал, встав у стены.
— Зачем вы издеваетесь над ними, — спросил Стойлов. — Вы же сильный, а они слабые. А вы над ними издеваетесь.
— Вот те на, — сказал Атаман и почесал голову, как будто вопрос Стойлова огорошил его.
«Вот те на, » — подумал Петя, от шока у Стойло поехала кукушка.
— Сынок, — сказал Атаман, и сердце Стойлова упало на пол. Никто не называл его так. — Эти ж твари выпьют всю кровь до последней капли, подвернись им возможность. Думаешь, я не давал Эле шансов быть мне верной женой, любить меня, тысячу раз… Тысячу раз давал… Ну разве издеваюсь я? Это разве издевательства? Ты бы увидел, что свинорожие делают в подвалах с моими ребятами… Если б ты это только увидел, Освенцим.
Стойлов вытер лицо рукавом. Ему стало совестно, что он расплакался, как девчонка.
— Возьмете в роту?
Атаман просиял.
— Ахахах! Вот так поворот! Да ты отчаянный волк, Освенцим. Нам люди нужны, да. Чем черт не шутит! Пойдешь к нам?
— Пойду.
«Пропала твоя кукушка, Стойло», — подумал Петя обреченно.
Элеонора Леонидовна прислонилась к креслу. Она завернулась в халат. Кровь на ее лице засохла и покрывала его черной потрескавшейся коркой.
Жигайло смотрел на нее с надеждой. Только она знает этого обезумевшего мужика, только она сможет его победить. Взгляд Элеоноры Леонидовны становился с каждой минутой все более осмысленным и твердым. Когда она почувствовала на себе взгляд Жигайло, она посмотрела на него: если бы не то, что вы сотворили, ничего бы этого не было, сказал Пете ее взгляд, и ему захотелось разрыдаться от этого, такой горькой была эта нерадостная правда.
— Тут он едет в грузовике-поливайке. Включай уже, — велел Атаман и вырвал телефон у Стойлова из рук. — Как звук-то увеличить?
— Дождь! — прокричал Атаман, когда заиграла музыка. — Звонкой пеленой наполнил небо! Майский дождь! Так, а вы чего разлеглись, как ветераны куликовской битвы?! А ну-ка танцуем!
Рывком Атаман поставил Элеонору Леонидовну на ноги. Петя поспешно поднялся сам.
— Танцуем-танцуем! А то разлеглись, голубчики. Гром! — он перекрикивал и голос Шевчука, и музыку. — Прогремел по крышам, распугал всех кошек — гром!
Руки Жигайло легли на бедра Элеоноры Леонидовны, а ее тонкие руки в свежих бледных синяках — следах борьбы с ним и Атаманом — опустились ему на плечи. Они немного раскачивались из стороны в сторону и едва-едва передвигали ноги, как зомби из компьютерной игры. Петя старался смотреть на белую, как бумага, шею Элеоноры Леонидовны и ее светлые волосы, лишь бы не видеть кровь на лице и разбитую губу.
— Ну что вы как контуженные! — выкрикнул Атаман. — Бодрее! Бодрее надо двигаться! Даже укропы пленные лучше танцуют. Я открыл окно — и веселый ветер разметал все на столе! Глупые стихи, глупые стихи. Что писал я в душной и унылой духоте…
Стойлов несколько раз подпрыгнул от подступившей радости. Атаман больше не был злым и не ругался. Он был веселым, щедрым и пел не хуже Юры Шевчука. Он пообещал, что покажет ему дислокацию его роты.
— Простите меня, Элеонора Леонидовна. — прошептал Жигайло на ухо Элеоноре Леонидовне, заметив, что Атаман отвлекся и рассказывает Стойлову, чем карабин отличается от автомата. — Простите меня, бога ради.
— Бога нет, Жигайло.
— Простите тогда просто так.
— Ты маленький избалованный сучонок, Жигайло, — вздохнула Элеонора Леонидовна. Когда она говорила, Петя чувствовал, как сильно от нее пахнет кровью. — Я не прощаю тебя. Не прощаю.
Жигайло поджал губы, глаза его снова наполнились слезами.
— Может, когда-нибудь простите?
— Когда-нибудь, может быть. В следующей жизни.
— Разговорчики? Не наговорились еще в мое отсутствие? Что же вам не можется-то. Шептаться — да, а петь не хотите?
Атаман навалился на них, одну руку положив на плечи Элеоноры, а другую — на Петины. Ненависть в глазах учительницы обожгла Петино лицо.
— Я открыл окно, — прокричал Петя, превозмогая себя. Атаман сжал его голову, одобряя, и протянул следом.
— Глупые стихи, что я писал в сизой! И унылой пустоте!
— Грянул майский гром! — со слезами завопил Петя.
— И веселье бурное пьянящее волной! — заорал Атаман.
Петя что-то промычал, не зная слов песни.
— Пей! Вставай-ка! И попрыгай вслед за мной! Прыгай, Поджигайло, прыгай, малой!
Мерцающие глаза Элеоноры и ее молчание сжимали Петю сильнее, чем рука Атамана. Пальцы Атамана вжались в его голову, как живые тиски из кости и мяса, они разламывали Петину голову, а голос Атамана весело и чисто пел ему в ухо.
— Выходи во двор и по лужам бегай хоть до самого утра… Капли на лице, может, это дожжь, а, может, плачу это я…
«Она не знает, как его победить. Она не знает, иначе бы его здесь не было.» Слезы снова потекли у Пети из глаз.
— И душа, захлюпав, вдруг размокла у меня…
— У тебя же нет души! — закричала Элеонора Леонидовна, сбрасывая с себя Петины руки и объятье Атамана. — Ты же человек без души!
Веселье и легкость испарились с лица Атамана, его заволокло черным. В его руку снова лег нож.
— Посмотрим, есть ли у тебя, — сказал Атаман серьезно.
— Не напугаешь, — ответила ему Элеонора.
Она сделала шаг назад, Атаман ударил ножом. Жигайло повис у него на руке.
Свободная рука Атамана врезалась ему в шею с такой силой и сдавила ее так, что Петя не смог вскрикнуть от боли, в глазах у него почернело. Он не выпускал руку Атамана, навалившись на нее всем телом. Через несколько секунд все закончилось, и Петя, обессиленный, упал на пол. Несколько раз электрический разряд прошел по его телу. Потолок оказался удивительно далеким, лицо Атамана широким и сплюснутым.
«Какая уродливая люстра», — подумал Петя. От навалившейся усталости глаза его закрылись сами собой. Голос Атамана донесся до него из гулкого далекого далека.
— Эля, блять, полотенце! Дайте же полотенце! Хоть что-нибудь! Жигайло, красавчик, что же ты творишь, сучий сын?!