Дворники не успевали за дождем, о лобовое стекло разбивались волны, улица плыла в вечереющем свете за мгновение до того, как загорятся фонари.
— Давай, Ганя, по-быстрому только, — сказал Рочев недовольно.
— Может, сходишь вместо меня?
— А еще че-нить для тебя сделать не надо? На толчке за тебя посрать?
— Ты же лучше разбираешься в этих системах.
— А мозг тебе на что, Ганя?
— Я ж не секу в этом. А если он мне бракованный проигрыватель подсунут.
— Значит, такая судьба у тебя. Как у всех лохов. К тому же, ты его только смотришь.
— У тебя же дома стереосистема, Саня. Те одного взгляда достаточно.
— Я щас побегу смотреть галимую твою стереосистему, а нам как раз принесут пиццу. Я приду, а она по закону подлости остынет. И нам еще на один заказ ехать, не забывай.
Рочев посмотрел в сторону пункта заказа пиццы, буквы на фасаде были неразличимы из-за дождя, но вывеска мерцала бледно-оранжевым. Рочев пожалел, что они выбрали ждать тупого разносчика в машине, а не перебежали через дорогу.
— Ну сходи, ну че те стоит…
— Ах, черти драные. Где же этот таджик с нашей жрачей? — Рочев мог бы проглотить целого кабана. При мысли о жареном кабанчике рот его наполнился слюной. — Как же ты вообще живешь, Ганя? Как же ты жену трахаешь? Тоже просишь, чтобы взяла и вставила куда надо?
— Нет у меня жены…
— О чем ты вообще живешь? Что же ты как пидор?
— Оскорблять ты мастер, а как помочь… — Лицо Гани сморщилось, как будто ему прищемило ногу.
— Ладно, ба, шут с тобой. Мы дольше здесь препираться будем. Давай, какая квартира, куда идти. И куртку я твою возьму, там хлыщет как из ведрины.
Рочев накрыл голову и спину кожаной курткой Гани и гигантскими прыжками перебежал сквозь водопад между машиной и подъездом.
В лифте Рочев смотрел на свои промокшие кожаные ботинки, совсем еще новенькие, неразношенные, натиравшие ему мизинцы, и костерил про себя Ганю. Рочев симпатизировал Гане с тех пор, как они вместе доставляли холодильник «Самсунг» на последний этаж в пятиэтажку и Ганя шел вторым, приняв на себя основной вес. Но Рочев уже начал думать, что вся Ганина покладистость от того, что тот рохля. А рохлей Рочев не любил.
Он позвонил в квартиру 317, дверь открыл высокий молодой абрек в тельняшке, откуда выглядывала черная курчавая грудь.
Рочев немного опешил, увидев такого продавца, лицо у абрека было масляное и нехорошее, как будто каждую минуту своей жизни он обвешивал кого-то на триста грамм.
«Краденое что ль сбывают», — подумал Рочев, вспоминая Ганину упертость и нежелание подниматься в квартиру.
— Я по объявлению, — пробасил он уверенно, глядя в непроницаемое и недоброжелательное лицо хозяина. — Стереосистему продаете?
— Проходи, — абрек шире распахнул дверь квартиры.
— По адресу я? Вы стереосистему продаете?
Абрек посмотрел в пол.
— Проходи уже.
— Ты мне русским языком скажи: стереосистему продаете?
— Русским языком тебе говорю: проходи уже!
«Вот же ты азер упертый. Куплю я у тебя краденое твое барахло, как же», — зло подумал Рочев, злясь на азера, на Ганю и на себя, что позволил втянуть в эти чертовы смотрины. Он вошел внутрь со словами:
— Денег у меня с собой нет, Я пришел посмотреть на систему. Че за фирма, саньо или панасоник?
В квартире странно пахло чем-то кислым. Обои на стенах были розовые с золотым. Рочев прошел по темному коридору в большой светлый зал: там стояла белая лакированная стенка, громадный телевизор с колонками, дюймов на 55, дутые диваны, в одном из которых сидел еще один абрек, седой, с бородой, в сером костюме.
— Денег, говорит, не принес, — сказал из-за спины Рочева абрек в тельняшке.
— Стереосистема где? На что смотреть-то?
Седой сказал что-то очень тихо на языке, которого Рочев не знал.
— Веди в кухню его, — сказал он и посмотрел на Рочева недобро.
— Пошли в кухню, — сказал тельняшка приказным тоном.
«Не имей дела с абреками, не имей», — злился Рочев, снова проходя через темный коридор в освещенную кухню.
В кухне еще больше воняло кислятиной, как будто где-то была спрятана гора нестиранного спортивного белья.
— Чем таким у вас несет, — сказал Рочев, морща нос, — Хоть санэпидемстанцию вызывай.
— Вызовем, вызовем, — ответил тельняшка равнодушно. Рочев подумал, что абрек просто не знает значения слова «санэпидемстанция».
Кухня блестела от белого, как подтаявший кусок сахара. За высокой стойкой сидели двое — еще один тощий абрек и раскаченный парень, с виду русский. Они ели какой-то коричневый суп.
— Нет денег, говорит, — повторил тельняшка.
В кухне тоже не было стерео.
— Давайте тогда до свидания. Мое время не резиновое, ходить тут за вами, пока вы вспоминаете, где у вас товар сто…
Тощий абрек — щеки у него были такие впалые, что в углубление на каждой щеке можно было вложить молочную сосиску, — отложил ложку, соскочил с высокого табурета и схватил Рочева за горло — со стремительностью, от которой Рочев едва не задохнулся.
— Нет денег. Нет денег, — бормотал тощий абрек. — Хуй отрежем пидору твоему. Хуй отрежем петуху.
— Воу! Воу! Братец, полегче! — Рочев отшатнулся от него. Лицо тощего абрека сочилось ненавистью. Это лицо дьявола, подумал Рочев. Оно было готово его сожрать. — Это что-то… Я по объявлению. За стереосистемой. Сте-ре-о…
— Деньги где. Деньги где. Деньги где. — Абрек начал колошматить маленькими сильными кулаками по груди и лицу Рочева. Рочев кое-как заслонился от него руками.
— Да вы что, мать вашу, творите? Охуели вконец? О каких деньгах речь? Я тебя в первый раз в жизни вижу, папа!
Крик привел боксирующего абрека в чувство, тот остановился.
Тельняшка медленно ел гроздь зеленого винограда и внимательно смотрел на Рочева, его взгляд был спокойным, наполненным сдавленной яростью, как у бойцовской собаки, готовой к поединку. Он поднял с пола пустую бутылку из-под шампанского и подошел к дверце шкафа высотой от пола почти до самого потолка.
Тельняшка открыл дверцу шкафа. Рочев мог бы вскрикнуть от изумления, но крик потерялся на полпути, горло окаменело. В узкий шкаф было воткнуто тело молодого мужчины, покрытое ранами, кровью и какой-то слизью, руки и ноги его были связаны изолентой. Лицо мужчины покрывала толстая корка запекшейся крови.
Рочев подумал, что он мертв, но тот приоткрыл глаза.
— Нет денег — горло перережу петуху, — выкрикнул абрек в тельняшке и с размаху ударил бутылкой о стойку: осколки сыпанули в разные стороны.
— Вай! Ну тебя, Аслан. Суп со стеклом мне доедать, — обиженно сказал раскаченный.
— Новый налей, — сказал Аслан равнодушно. Он посмотрел на Рочева, — Денег нет — «до свиданья» скажи петушку.
Аслан подошел к шкафу. Голый мужчина смотрел оттуда масляными карими глазами, сдавленными тяжелыми фиолетовыми гематомами. Во рту у его был кляп из тряпки. От вида гениталий мужчины Рочева чуть не вытошнило: они, как и лицо, были покрыты черной запекшейся коркой. Аслан несколько раз ударил мужчину отбитой бутылкой в горло, из его рта потекла пена и кровь, яркая красная струя побежала по груди. Глаза мужчины закатились.
В этот раз Рочев не смог сдержаться и закричал. Он заткнул себе рот руками, на мгновение зажмурился, кровь и пена не исчезали.
Когда он снова открыл глаза, то увидел, как тощий абрек идет на него с ножом.
— Что же вы творите, подонки… — прошептал Рочев.
Рочев попытался заслониться руками, лезвие оцарапало ему ладонь и распороло рукав Ганиной куртки. Абрек колол так же яростно, как бил до этого кулаками, он изрезал Рочеву ладони.
— Что так долго? — сказал раздраженный голос за спиной.
Рочев почувствовал сильный укол в шею, в глазах потемнело, и он потерял сознание.
Сколько времени прошло с момента нападения, Рочев не знал и не мог даже предположить. Постепенно очертания кухни и людей, заходивших и выходивших, проступили из густого белого тумана, и Рочев снова мог видеть.
Кухня открылась ему с необычного ракурса: он смотрел на нее сверху, как будто из угла рядом с окном и отопительными трубами. Твари подвесили его, понял Рочев, что еще у них на уме, проклятые чурки. Он не чувствовал боли, не чувствовал тела совершенно, ни тяжести в коленях, ни напряжения в спине, как будто стал полым. Он не мог даже пошевелить шеей, чтобы посмотреть, что же у него с руками. Нож тощего абрека проткнул его ладонь насквозь, вспомнил Рочев, ему стало больно от обиды. Наверняка, его накачали какой-то дрянью, сейчас же все можно достать из-под полы. Когда последний раз ему пломбировали каналы, Рочев еще целый день не чувствовал подбородка. Он вспомнил, как потерял сознание от укола. Серый абрек подошел сзади и вколол ему какую-то дрянь. Чем же они его накачали, твари. Рочев с ужасом подумал, что же будет, когда заморозка начнет отходить.
Он вспомнил о Гане. Ганя, шпингалет. Ганя знает, где он. Надежда только на него. Он же не может вечность жрать пиццу в машине и ждать, когда он выйдет. Если Ганя не дурак, он вызовет ментов. Эта мысль расстроила Рочева. Ума у Гани не палата. Но он не сможет доставить стиральную машину в одиночку. Гане придется что-то предпринять. От мысли о том, что его жизнь, здоровье, будущее находятся в руках у рохли, Рочев мог бы прикусить губу, если бы чувствовал ее. «Связался с рохлей — и вот оно», — подумал Рочев, злясь на себя.
Дагестанцы — по майке тощего Рочев понял, что они оттуда. на ней белым по черному было написано «регион 05»— ходили туда-сюда, ели суп и холодные манты и поглядывали на него. Ждут, когда я очухаюсь и начну стонать. Мрази, вот же мрази. От того, как они смотрели на его, равнодушно, как если бы он был тушей барана, как если бы его не было в кухне вовсе, от их взглядов, пристальных, но пустых, в Рочеве начал подниматься и крепнуть страх. Что же они задумали.
Около его уха тараторил включенный телевизор, новости прерывались криминальной хроникой, а она прерывалась новостями. Тощий переключил канал, холодное бормотание о происшествиях на дорогах сменилось возней, поверх которой мужской голос выкрикивал фамилии, из которых Рочеву знакомой показалась только одна — Кадири. «Кадири уверенно прошел по правой бровке, пас на Берхамова», — сообщил голос. Тульский «Арсенал» играл против «Енисея». Тощий вяло следил за игрой.
В кухню вошел седой абрек: на нем был серый шерстяной пиджак, черная водолазка, на голове мусульманская шапочка, в руках — четки. Тощий сел ровно и отставил тарелку.
— Гизи, — сказал седой, а потом еще что-то на неизвестном Рочеву языке.
Гизи резко встал и вышел из кухни.
— Иляз, — сказал седой Ильязу. — Надо что-то делать.
— Надо, надо.
На Ильязе были похожие на шаровары белые спортивные штаны и белая майка, натянутая на его раскачанную грудь и дутые, покрытые венами бицепсы. «Петушина драная», — подумал Рочев, как только дагестанцы терпят его рядом с собой.
— Будешь делать? — спросил седой строго.
— Нет, не буду. Пусть Аслан этим занимается. Вся кухня, блять, усеяна в стекле. Я отвечаю за уборку? Я не отвечаю за уборку.
— Надо что-то делать с ними, Иляз.
— Надо, Шарабутдин Меджидович, надо, что вы мне-то предлагаете?
— Разберись.
— Мне надо с этим разбираться. Мне?
Ильяз встал, подошел к шкафу и распахнул дверцу, оттуда вывалилось тело мужчины в кожаной куртке. Ильяз придержал его за руку, но мужчина был слишком тяжелым, чтобы удержать его одной рукой, и тело упало на пол с глухим стуком.
— Полюбуйтесь на наш, блядь, шкафчик. Как Аслан прибрался за собой.
— Не сквернословь, — велел ему Шарабутдин Меджидович. — Аллах слышит, что у тебя сыпется изо рта.
— И не все равно ему?
Шарабутдин Меджидович ударил Ильяза четками по губам. Он произнес что-то на своем языке со страстью, потом поцеловал четки.
Лицо упавшего мужчины было белым, как бумага, горло перерезано. Рочеву потребовалась минута-другая, чтобы понять, что на полу лежит его мертвое тело.
Рочев закричал. Шарабутдин Меджидович вскинул глаза и посмотрел прямо на него, слегка прищурившись.
— Что вы смотрите? Это же даже не «Анжи» играет. — И добавил. — Разберись, Иляз. Разберись. Два дня у тебя на это.
Рочев не знал, как ему удается кричать, если у него нет рта, но он чувствовал крик вокруг и внутри себя. Мог ли он чувствовать, если его синеющее тело лежало на полу кухни. Он хотел зажмуриться, но у него не было для этого глаз. Он захотел ущипнуть себя, но его руки были покрыты синяками и запекшейся кровью и находились в трех метрах от него самого.
Он не знал, что происходит, его понимание натолкнулось на стену, выше которой он не мог заглянуть.
«Я умер, — сказал себе Рочев. — Но я живу».
Он беззвучно закричал, несуществующие слезы покатились из глаз, которых у него уже не было.
«За что, господи, за что?!»
Он смотрел, как Ильяз волочит его тело к окну. Что если он еще жив, что если он просто без сознания, мысли опережали одна другую. Ильяз перевернул его тело лицом к потолку и выругался.
— Кокнул пидора, а мне дерьмо за ним убирать.
На шее Рочева зияла черная рваная рана, как будто чей-то рот вырвал из нее шмат мяса. Рочев тихонько завыл, волна боли накрыла его. Он мертв, как старик Ленин. Он — готовая жрачка для червей.
Ильяз вытащил из шкафа мертвого голого мужчину. Его язык вывалился, лицо распухло и посинело.
— Ты хоть полегче, красотуля, чем эта горилла. — сказал Ильяз. — Сначала тебя упакуем.
«Это я-то горилла!» — вспышка негодования взорвалась в Рочеве и смыла затопившую его жалость.
Сколько времени потребовалось Ильязу, чтобы обернуть тело голого мужчины черными мусорными пакетами, Рочев не знал. Дневной свет из окна пропал, Ильяз включил свет на кухне. У него был легкий красноватый оттенок, белая кухня превратилась в тающую розовую зефирку. Рочев с ужасом подумал, что никогда больше не почувствует вкус зефира. Ни халвы. Ни коньяка. Ни пиваса. Ни шпрот. Бездна снова раскрылась внутри него, но Рочев схватил ее за горло. «Не жалей себя, Саня, — приказал себе Рочев, — раз так, значит, у бога есть на тебя свой план».
Эта мысль успокоила Рочева.
В Ильязе Рочев впервые увидел человека самой крайней степени медлительности: за то время, что он подметал стекло и заворачивал тело, Ильяз успел посмотреть с ноутбука две серии сериала про гладиаторов, разогреть и поесть сырники со сметаной, позвонить в какой-то салон и записаться на эпиляцию, подстричь ногти и сделать несколько отжиманий. Он передвигался очень медленно, как будто после каждого действия ему было необходимо зафиксировать его в памяти. К вечеру он откатил тело в мешках к окну, подтащил и положил сверху тело Рочева, а потом накрыл обоих мужчин старой занавеской.
Рочев видел, как чувство выполненного долга переполняет Ильяза: тот, насвистывая себе под нос, разогрел еще еды и сел досматривать сериал.
С ночью в квартиру вернулись Аслан и Гизи.
Гизи высыпал гору плова из пластиковой посудины в глубокую тарелку и ушел с кухни, проведя недобрым взглядом по накрытой занавеской горе у окна. От тарелки Гизи поднимался пар и распространял по квартире запах бараньего мяса и жареного лука, который Рочев не мог почувствовать, не имея носа.
Аслан сорвал занавеску с тел и начал хлестать ей Ильяза по спине и плечам. От неожиданности Ильяз уронил кусок хлеба на пол.
— Это убрать называется? Так ты прибрался?
— Сам их укокошил — сам и убирайся. Ничего бы этого не было, если бы, как обычно, поехали к нему на квартиру. Кто придумал сюда ехать. Я похож, твою мать, на риелтора? Сниму однушку-хуюшку.
— Заткни пасть, мудоумок.
— Нет такого слова.
— Я придумал. Для тебя.
— Одного я завернул. На второго пакетов не хватило.
— В магазинах все пакеты закончились? Что же ты ниче по-человечески сделать не можешь, Ильяз?
«Вот же конченные ублюдки. Как будто о ветчине говорят».
— Мне не нравится эта идея, Аслан. На их квартирах мы вышли — и досвидос. А здесь что?
— А то, что половина петушья — голозадые. Все деньги, извращенцы, вай, на наркоту спускают. Столько усилий — караулить петуха, оприходовать — чего ради, блять, спрашивается? Ради пары мониторов и тэвэ прошлогодней модели? Я на рынке, блять, больше за неделю заработаю. Дюбелями торгуя.
— А на квартире че нельзя…
— На квартире больше вечера не оставаться. Забыл что, уже про тот раз?
— А если он прямиком отсюда побежит к ментам?
— Моя забота — побежит в нужном направлении. Не твоя.
Ильяз покивал, раздумывая о сказанном Асланом.
— Эти скоро завоняют уже.
— Разберись, Ильяз. Кровь не вымыта. Хлеб на полу валяется…
— Ты как Меджидович со мной не говори. Хочешь на мое место встать? Давай запости свои фотки, посмотрим, сколько у тебя матчей будет. Ноль! Кого ты склеишь? У тебя же рожа как у убийцы.
Аслан засмеялся весело и громко. Рочев смотрел на него с ужасом: смех слизал с абрека серьезность, и он выглядел как счастливый неопасный человек.
— Скажешь тоже, Ильяз. Скажешь тоже. В камеди пора тебя отправлять. Ха. В Дербенте ты бы часа в своих шмотках пидорских не проходил, — улыбнулся Аслан и добавил почти ласково. — Как собаку бы тебя… — он употребил нерусское слово, незнакомое Рочеву.
— 25 пять лет в Люберцах как-то проходил.
— Смешной вы народец, плевать вам друг на друга.
— Я татарин вообще-то, — Ильяз сделал себе бутерброд с маслом и колбасой и смотрел на него, как будто сомневался, стоит есть его или нет. — По отцу.
— Татарин? Ха. Когда ты намаз совершал последний раз, татарин?
— Никогда и не совершал. Я не религиозный. А чего хорошего, что ваши братья шариатские хватают девок, которые без платка по улице ходят?
— Ты поговори, блять, еще о вещах, о которых у тебя представления нет. Культура знакомо тебе слово? В школе, слыхал, о таком, рассказывали? Сама собой она сохраняется? Чтобы была культура, надо ее жить. А если никто ее жить не будет, как она сохранится?
— По мне так это лицемерие какое-то. Ты прости, конечно, Аслан. Мож, я чего не понимаю в таких вещах. Не надела платок, а вы ее плетью. Дикость, как по мне.
— Правильно говоришь, Ильяз. Не понимаешь ты нихуя. Плетью — это еще мягко, нежно. Предупреждение.
— Не нежно — это камнями типа закидать?
— А за что жить тогда, Ильяз? О чем жить, если не живешь культуру предков своих, закон крови своей? Что за жизнь это тогда?
— Жизнь как жизнь.
— Без света это жизнь, Ильяз, без смысла. Жизнь без дома, жизнь без семьи.
«А ведь, собака, дело говорит, — подумал Рочев. — Чтобы ты в аду сгорел, падла черномазая».
Ильяз доедал бутерброд, и мысли его перескочили на другой предмет.
— Второй, скотина, тяжелый, как бревно. Я не могу в одиночку поднять его.
— Ты выяснил, что за мужик?
— Приятель Хохлова. На нем же его куртка.
— Уверен? Хахаль его?
— Вряд ли. Рожа как жопа. В Люберцах такой каждый первый.
— Да, — сказал Аслан.
— Да, — повторил он после паузы. — Гизи был у него. Сбежал с хаты, сука. Больше не появляется там.
— Паспорт Хохловский у тебя?
— У Шарабутдина.
— Да сейчас в этих центрах мфцешных новый паспорт расплюнуть получить.
Аслан замолчал, почесывая бороду. Они молча доели, без интереса глядя на повтор утреннего матча «Ростов — Крылья Советов», а потом перетащили тела обратно в шкаф.
Рочев не мог поверить в то, что услышал. Ганя связан в убийцами. Ганя — пидорок? Господи, за что ты наказываешь меня?
Тяжелая волна накрыла Рочева. Он понял, что он — щепа, отломанная ветка, дрейфующая в океане, в стене тяжелого холодного дождя. Мысль об океане пронзила Рочева. Он никогда не был на море, они собирались поехать в Крым в этом году. Он поменялся бы местами со щепкой, с соленой каплей, текущей по ее лицу. Он бы поменялся местом с деревенской свиньей, жрущей картофельные очистки у них в деревне. С веткой крыжовника, если бы Ленка обрывала ягоды в стеклянную банку. С сосновой иголкой, острой и зеленой, даже с опавшей, только бы она не была накрыта слоем сухих ржавых игл. Если бы у Рочева было тело, его бы пробил холодный пот, даже без тела Рочеву стало дурно. Лена… Что же она будет делать без него? Он не придет домой сегодня, не придет завтра. Как на войне. Пропал без вести. Ушел на смену и не вернулся. А если Светка, эта ненормальная, позвонит ей и начнет выяснять. Зачем он только связался со Светкой, столько же нормальных баб вокруг, покладистых, надо было связаться с истеричкой. Это разобьет Ленке сердце, он знал. Он, мертвый, разобьет жене сердце.
«За что ты наказываешь меня, Господи? — закричал Рочев. — Кто я? Зачем я?»
Тело должно быть отдано земле, пока оно здесь, он не может придти к богу. Всевышний испытывает его: нехорошей квартирой, мертвой кислятиной, чудовищами с человеческими телами.
«Я все выдержу, Господи, — пообещал Рочев. — Ради тебя я справлюсь. Иисусе, помоги мне. Помоги мне продержаться, Христос».
Ильяз выключил свет, и кухня погрузилась в черноту.
До вечера в квартире ничего не происходило. Шарабутдин Меджидович принес бидон с йогуртом и пакет сырого мяса. Он убрал еду в холодильник, заглянул в шкаф, возмущенно запричитал, совершил какое-то непонятное Рочеву движение руками и поцеловал четки.
«Думаешь молитвой трупы заморозить, абрек, — посмеялся про себя Рочев. — Как же, как же».
Время текло так медленно, что Рочев подумал, что хоть какая-то компания лучше, чем никакой. Но сам же отругал себя за такую трусливую, низкую мысль. Вечером, когда Рочев осовел следить в полутьме за движениями секундной стрелки, в коридоре зажегся свет.
— Хорошая квартира, между прочим. — услышал он голос Ильяза. — Еще не сдана. Хозяева сделали недавно косметический ремонт. Все есть, стиралка, посудомоечная.
— Чем то-то несет таким, Саш, ты чувствуешь?
В кухню вошли Ильяз и молодой человек, рыжий, худой.
— Да, это… Хозяин — охотник, оставил в холодильнике лосиное мясо. А оно реально смердит. До сих пор не выветрилось.
Рочев расхохотался. Ну сделай себе бутербродик с лосиным мясом, Ильяз, дутое ты брюхо.
— Хотел спросить. Почему у тебя такой статус?
Ильяз налил в стакан теплого апельсинового сока и выпил его залпом.
— Хочешь сока? Какой еще статус?
Рыжий мотнул головой.
— Сниму однушку в Жулебино.
— Да это я жилье искал раньше. А что такого? Жулебино — хороший район.
— Через приложение для знакомств? Ты же риелтор!
Ильяз скосил глаза в стол.
— Да… это… я раньше другим занимался.
— Чем?
— Даже вспоминать не хочется, честно говоря.
«То ли дело сейчас», — подумал Рочев.
— Риелтор без однушки — это как сапожник без сапог. Ты такой смешной.
«Идиот, — хотел крикнуть ему Рочев. — Разуй глаза! Риелтор перед ним, хуелтор. Где твои глаза, парень! Драпай, пока цел».
— Я хочу тебя, — сказал рыжий с придыханием и придавил Ильяза к стойке. Он жарко поцеловал его, жадно, обхватив голову руками и прижавшись всем телом.
Почему бог лишил его глаз и век, но не лишил зрения. Что за план у тебя, господи? За что наказываешь меня?
— Я так хочу тебя, — прошептал рыжий. У него был тихий мягкий голос. Он начал расстегивать рубашку на Ильязе. — Ты такой красивый.
«Да он дебил протеиновый», — подумал Рочев в сердцах. Господи, как же был прав Аслан, подумал Рочев в ужасе, всю бы эту шваль на костер и чтобы ветер разметал их прах по земле. От того, что он соглашается с убийцей, Рочева замутило.
Рыжий и Ильяз жарко целовались. Рубашки полетели на пол, где, заметил Рочев, еще оставались бурые разводы крови на кафеле, рыжий стянул майку с Ильяза через голову, гладил его спину, целовал шею и грудь. Рочев в ужасе ожидал, что последует за этим. Рыжий расстегнул молнию на джинсах Ильяза.
— У тебя есть резинка?
— Где-то должна быть, да…
— Ладно, потом найдешь.
Через ткань рыжий поцеловал разбухший член Ильяза так нежно, как будто это было что-то дорогое ему, хрупкое и драгоценное. Резким движением он стянул с него трусы и взял головку в рот. Ильяз картинно застонал.
Агрегат у Ильяза был размером со стандартное колено под раковиной. Если бы у Рочева был рот, он бы присвистнул. Все детство и юность он проходил в мужскую баню, но никогда не видел такого полена у мужика между ног. «Вот так хуяк!»— сказал себе Рочев.
Рыжий, насколько хватало рта и горла, заглатывал член Ильяза, нитка слюны стекала из уголка рта, Ильяз ласкал себя за соски и тихонько постанывал.
У него не было ни горла, ни носа, ни лица, но Рочев чувствовал, как его вывернет наизнанку, как рвота ливанет у него изо рта, пусть даже его рот, мертвый и холодный, привален к трупу в мусорном пакете.
«Жги, Господи, жги», — подумал Рочев с горечью.
— Потрогай ты меня тоже, — сказал рыжий и сорвал с себя штаны. Его член, маленький и розовый в сравнении с хуярищем Ильяза, целился в того, как наглый револьвер из плоти.
Ильяз заглотил его, как кильку из банки. Рыжий застонал от восторга.
«За что?! За что, Господи! Умрите! Сдохните, суки! Пусть вас испепелит метеоритом! Ублюдки. Мрази. Твари. Мама!»
Снова в коридоре зажегся свет, хлопнула дверь. Ильяз в спешке выплюнул член изо рта, лицо рыжего исказилось от испуга. Он спешно поднял рубашку с пола и прижал в груди. В кухню вбежали двое мужчин в белых масках. Наволочки с прорезями, перемотанные строительной клейкой лентой, закрывали лица, но Рочев моментально узнал жилистые руки Гизи и покрытые густыми волосами — Аслана.
Почему же оно так болит, его тело, если оно уже умерло? Рыжий громко закричал, Аслан ударил его в горло, сбив дыхание — Рыжий закашлялся от удара, Аслан ударил его головой о стойку и схватил одной рукой за шею, а другой — за обмякший член. Рыжий взвизгнул и заскулил.
Гизи ударил Ильяза по лицу — довольно сильно — и выволок из кухни.
Рыжий мужчина заплакал — от боли, его лицо покраснело, а на висках выступили вены — так сильно сдавила его рука Аслана.
«Пощади его, Господи, пощади гнилого петуха. Не дай ему умереть от рук этой мрази. Не дай мне увидеть это… За что, Господи, за что?» Рочеву захотелось плакать. Почему он так беспомощен? Почему он может только смотреть, а совершить ничего не может? Почему он мертв, а они живы? Только мертвецы ни на что не годятся, жрачка для червей.
— Вам нужны деньги? У меня есть деньги! — закричал рыжий.
Аслан кричал и говорил на непонятном Рочеву языке. Он несколько раз ударил рыжего по лицу.
— Я все сделаю! Все сделаю! Не трогайте лицо.
«Ах, дурак!»— расстроился Рочев. После этих слов Аслан несколько раз впечатал его лицом в стойку и добавил кулаком. Из обеих ноздрей рыжего струилась ярко-красная кровь. Он сплюнул кровавый сгусток на голые колени.
Из комнаты раздался деланный крик Ильяза, а за ним смех Гизи. Ильяз визжал так, как будто за ним гналась курица, а он передразнивал ее. Но рыжий принял все за чистую монету.
— Нелюди! Твари! Пустите его. Что вы хотите от нас?!
Аслан полотенцем связал запястья рыжего. Он расстегнул ширинку.
«Нет, Господи, нет», — взмолился Рочев.
Член Аслана был меньше, чем у Ильза, темно-коричневого цвета и изрезан венами. Рочев не видел глаз Аслана, они были сокрыты белой маской.
— Сука, сука, — прошептал Аслан сдавленным голосом и — хоть ему и потребовалось несколько попыток — вонзился в тело рыжего.
Кулак Аслана вцепился в волосы рыжего и заломил ему шею, тело Аслана двигалось как поршень и вскрикивало, — вай, вай, вай, так лает злая собака за забором — лицо рыжего, обезображенное от боли, окаменело от ужаса. Рыжий больше не кричал, слезы катились по его лицу беззвучно.
Через несколько минут тело Аслана пронзила судорога, правое плечо дернулось несколько раз. Он выдернул член из рыжего и еще раз ударил его лицом о стойку.
Лицо рыжего дрожало от напряжения. Аслан несколько раз провел обмякшим членом по его лицу.
— Падла, — сказал Аслан полушепотом. — Петушина. Разъебанное очко.
— Понравилось, — сказал рыжий негромко, показав окровавленные зубы.
Аслан вперил свое наволочное лицо в лицо рыжего и дернул его за член и яйца так, что рыжий захлебнулся от боли.
— Оторву член, сука, и заставлю съесть.
«Убийца и самоубийца, зачем вы мучаете меня?»— спросил Рочев у бога, но уже знал, тот не ответит ему. Он был в аду. Он никогда не выберется из этой квартиры. Бог покинул его. Может, нет никакого бога. Он будет смотреть на убийства и изнасилования, пока кровь не потечет из его несуществующих глаз. Или пока не привыкнет.
— Смотри сюда, петушина. Мы щас поедем с тобой кататься и снимем пятьсот тысяч с твоего счета. У тебя есть час, чтобы достать бабло. Не будет бабла через час, видео, как ты сосешь у своего хахаля, отправится ко всем контактам с твоего телефона. Еще час — отрежу головку хуя. Еще час — перережу горло твоему хахалю. Если думаешь, что штуки мы шутим, поцелуй-ка холодок. Все ты понял?
— П-понял, — в глазах рыжего появилась надежда.
— Про холодок усек, падла?
— Какой холодок?
— А вот какой.
Аслан за волосы подволок рыжего к дверце шкафа и приоткрыл ее. Тело Рочева выпало из шкафа, и он ткнул лицо рыжего в почерневшую рану на шее Рочева.
Невидимое сердце Рочева лопнуло. Рыжий закричал исступленно, истошно. Аслан затолкал ему полотенце в рот.
— Только попробуй связаться с ментами и раззявить ебало, Останешься без хуя, а дружок твой без шеи. Или наоборот. Это тебе на выбор, петушина — чего хочешь — без хуя или без горла?
Аслан вынул полотенце изо рта рыжего, дав тому ответить.
— Без хуя, без хуя, — заскулил рыжий.
Аслан со страстью плюнул ему в лицо.
— Мразь, — сказал Аслан и прибавил еще что-то на своем языке. — Одевайся.
«Я здесь, чтобы остановить их. Я здесь, чтобы прищучить эту гадину».
От собственного бессилия Рочеву хотелось разрыдаться, но как плакать, если нет глаз. Но как же он видит без глаз? Стена недоступного ему знания была еще выше, чем он думал.
Прошло еще три ночи. Рочев удивлялся, почему соседи не вызывают ментов — запах трупов должен просочиться в квартиру снизу и начать сводить ее обитателей с ума.
Во вторую ночь Ильяз привел коротышку с бритым черепом: тот грубо дергал Ильяза за яйца, щипал за соски и нервно засовывал толстый короткий член ему в рот. Коротышка оказался не робкого десятка, у него был с собой кастет во внутреннем кармане пиджака, когда Аслан и Гизи вбежали в кухню, он уловчился выхватить его и рассек Гизи бровь. Его насиловали особенно жестоко, но он почти не кричал. Когда Аслан и Гизи слезли с него, его тело было покрыто кровью с ног до головы, а лицо стало похоже на примятую сливу. Аслан и Ильяз кое-как одели коротышку в окровавленные, прилипающие к телу шмотки, а лицо завернули в полотенце. Рочев понял, что банкомат не будет конечной остановкой для смелого шибздика, дальше его ждет нож в горло и смерть. Аслан не переносил смелых, не переносил сопротивления.
На вторую ночь они избили и ограбили толстяка с рыжей волосатой грудью, обошлось без изнасилования. От страха толстяк начал заикаться и сразу отдал им все банковские карточки и наличные. Аслан снял короткое видео на телефон, как толстяк сосет член Ильяза, и пообещал отправить его жене и коллегам. От толстяка распространялась такая волна страха, что Рочеву пришлось еще долго стряхивать его с себя.
На следующее утро Илья перевернул Рочева и потрепал его по щеке. Лицо Рочева раздулось и пожелтело, на нем выступили капилляры, тонкие и черные, как голые ветки кустарника. Рочев подумал, что мог бы не узнать себя, если бы не знал точно, что это его тело пухнет на кухне убийц в Ганиной кожаной куртке.
— Шарабутдин расстроится, что вы еще здесь, парни, — сказал Ильяз Рочеву и второму убитому. — Но что я могу сделать? Скажите спасибо Асланчику, что он вас кокнул.
Рочев подумал, что Ильяз опять затолкает его тело в шкаф, но Ильяз достал старую занавеску — она была бледно-салатовой, линялой, с белыми полосами и следами крови. Рочев вспомнил слова Аслана, что Ильяз ничего не может сделать по-человечески.
В дверь позвонили.
«Опять смерть пришла. Или на этот раз менты?»
От звонка Ильяз встрепенулся и накинул черную олимпийку на молнии. Он никого не ждал, понял Рочев по его лицу.
Щелкнули замки, Ильяз впустил кого-то, но их голоса были слишком тихи, чтобы Рочев мог что-то расслышать. Прошло несколько минут, прежде чем Ильяз снова появился в кухне. Его движения были рваными, он расстегнул молнию, сорвал с себя олимпийку и бросил ее на стул. Из фильтра он налил в стакан воды, а потом из круглой жестяной банки насыпал две ложки белого порошка, похожего на муку.
— Зачем ты пьешь эту дрянь? — спросил Ганя, встав в кухонном проходе.
— Тебя не спросили, Ганя.
Ганя подошел к Ильязу и поцеловал его — как еще совсем малого ребенка целует мать, как возлюбленная целует на возлюбленного, нежно и немного робко.
— Давай сбежим, — сказал Ганя, гладя Ильяза по щеке.
— Куда?
— Куда-нибудь. В Европу. В Америку.
— А че мы делать там будем?
— Найдем работу. — Ганя поцеловал Ильза в губы, прижавшись к нему всем телом. Тело Гани задрожало.
Ильяз обнял его, но почти сразу оттолкнул.
— Совсем сдурел. Если Шарабутдин придет. Или Аслан. Я не хочу смотреть, Ганя, как тебя будут потрошить.
Ганя рассмеялся.
— Я же люблю тебя, дурак. Я же за тобой пришел.
— Ганя… — Ильяз встал и немного походил по кухне туда-сюда. — Ты хоть понимаешь, что натворил.
— Я? Натворил?
— Ты же двух человек убил, Ганя.
— Не припомню такого.
— Ну так прочисть свою память, блять. — Ильяз приподнял занавеску. — Полюбуйся.
Увидев тело Рочева, Ганя прикрыл ладонью рот.
— А где Петя?
— В шкафу твой Петя.
— Покажи.
— Лучше тебе не смотреть. Он хуже выглядит, чем этот.
— Я хочу увидеть его. Покажи.
— Ты дурной, Ганя. Он уже не Петя, он уже мясо гниющее. Он в пакете, ты даже лица не увидишь.
Но глаза Гани продолжали просить, Ильяз вздохнул и, перешагнув через Рочева, приоткрыл дверцу.
Ганя закричал, закрыл лицо руками.
— Я не хотел, я не хотел, мамочкой клянусь… Ты же знаешь, что у него нет никаких денег. Зачем же вы его мучили, что же вы за изверги…
Ильяз шлепнул его по щеке.
— Тебе было велено привести богатого мужика, а ты кого привел. Голодранца!
— Откуда мне было знать! У него были дорогие часы! Он был нежный… но не как ты.
— Что же ты за бесхребетная тварь, Ганя. Лишь бы сопли пустить. А этого ты зачем сюда послал? — Ильяз толкнул носком ногу Рочева.
— Я думал, он сумеет договориться.
— Думал, хуюмал.
— Ты становишься таким же, как они.
— Ты без глаз, что ли. Я уже как они. Я в этом дерьме по уши! Иди отсюда, пока жив. Пока Аслан не пришел. По-хорошему прошу. Уедь лучше в другой город, подальше отсюда. Паспорт новый сделал ты себе?
Ганя бросился Ильязу на шею и сжал его в объятьях.
— Я без тебя не уйду.
— Да тебя как шайтан укусил. — Ильяз легко высвободился из рук Гани, скинув их с себя, как паутинку. — Как ты еще до лет своих дожил. Нет у тебя ума, Ганя. Не можем мы вместе жить. Ты мужчина, я мужчина. Ебаться можем, жить нет. Знаешь, что соседи о тебе подумают.
— Мне все равно. Я не знаю своих соседей. Им нет дела до меня.
— Вот именно. Аслан прав — наша слабость в том, что нам плевать друг на друга, кто кого ебет, кто кого убивает. Вот и результат. Паспорт сделал ты?
— Какой я у тебя по счету?
— Зачем тебе.
— Хочу знать.
— Я не знаю, я не считаю.
— Скажи. Я знаю, что считаешь.
— Ну зачем тебе. — Лоб Ильяза покрыла сетка морщин. — 177-й.
Лицо Гани осунулось от изумления, но он справился с собой и заулыбался.
— Мне все равно. Ты мне все равно нравишься.
— Долго будем мы кукарекать, Ганя. Пойдешь ты уже.
Ганя прислонился к стене.
— На нем моя куртка. — Он помолчал. — Все мертвое вокруг. Даже моя куртка — и та на мертвеце.
Ильяз понял стакан вверх и потряс его, чтобы проверить, полностью ли растворился порошок.
Включился телевизор, на экране появилась перевернутая легковушка, застрявшая в грязи.
— Зачем ты включил телевизор?
— Я не включал.
— Прикалываешься надо мной?
— Больно надо.
— Где же пульт…
Телевизор начал перескакивать с канала на канал.
— Ну что ты балуешь, отдай пульт, Ганя.
— Найди его сначала.
— Перестань дурить. Отдай пульт.
Ганя спрятал руки за спиной. Ильяз навалился на него, чтобы разжать руки и освободить пульт. Ганя начал целовать его шею и тереться пахом о пах. Ильяз стал выкручивать Гане руки, они немного боролись и пыхтели, но в какой-то момент в Ильязе щелкнул выключатель, его недовольство испарилось: он взял лицо Гани тяжелыми широкими ладонями и с жаром поцеловал его. Он сжал Ганю в объятьях, как будто хотел раздавить.
Лицо Ильяза покрывал горячий румянец, когда их объятье распалось.
— Прекрати. Бесит уже. Отдай пульт. Ганя!
Телевизор перескакивал с канала на канал с нечеловеческой скоростью: лица чиновников сменял прогноз погоды, прогноз погоды исчезал, появлялись актеры в павильоне, с желтыми от тонального крема лицами, крутящиеся колеса формулы один, коленки и гетры футболистов, серое лицо Путина, реклама, магазин на диване, фальшивые жемчужины магазина на диване, лучшая овощерезка в мире, искареженные машины, реклама, черно-белые солдаты с винтовками, реклама.
— Ну что ты делаешь?
— Это не я. Да я клянусь тебя, не я…
— Что происходит?
— Я ничего не делаю! Успокойся!
— А кто? Кто делает?
Телевизор погас.
— Ну и что это было?
Телевизор зажегся и заорал.
— Смотри, — сказал ведущий в сером костюме с красными стеклянными глазами.
— Как, — сказала Роза Сябитова.
— Я, — сказал пакет сока.
— Воскре… — не договорила девушка перед стеной с нарисованными тучами.
— Ну, — сказал мент из сериала.
Ганя и Ильяз переглянулись.
— Смотри… — сказал актер в парике.
— Как… — сказала рука в тяжелом браслете с брюликами.
— Я, — сказало серое лицо Путина.
— Вос…
— Выключи! Выключи его! — закричал Ильяз. — Выруби его.
— Крес…
— Я не знаю как. Как я его выключу!
— Ну! — сказал мужик в тулупе и меховой шапке.
— Смотри, — сказала загорелая девушка в купальнике.
Ильяз схватил пустой стакан и бросил его в телевизор, стекло разбилось о плоское лицо Путина, когда он говорил «как». Экран разрезала толстая черная трещина, а по поверхности поплыли зеленые, белые и розовые полосы, но телевизор продолжал работать.
— Смотри, — сказал человек в скафандре.
— Как, — сказал усатый румяный повар.
— Я, — сказала Людмила Прокофьевна.
— Вос… — сказал журналист в репортаже из детского сада.
— Крест, — сказал поп с кадилом.
— Ну, — сказала улыбающийся крокодильей улыбкой Путин.
— Смотри.
— Не хочу смотреть! Не хочу! Шайтан! — закричал Ильяз.
— Что с тобой, Ильяз? Ты что?
— Шайтан! Шайтан! Не трогай меня.
Ильяз выбежал из кухни, оставив Ганю наедине с мерцающим экраном.
Шарабутдин Меджидович замер перед включенным телевизором, его пальцы механически перебирали деревянные четки.
Вошел Аслан. На его голове почти не было волос, борода сострижена. Он поцеловал Шарабутдину Меджидовичу руку, они обнялись.
— Внук. Поздравляю. Храни Аллах ребенка и мать.
— Барчаллаг. Спасибо, Аслан. Храни тебя Аллах. Это что, новый уже?
— Да, это второй.
Шарабутдин Меджидович внимательно смотрел на яркий экран, где картинки сменяли одна другую, а голоса сливались во фразу, прилипшую к их слуху, как кусочек дегтя на подошву ботинка.
— Смотри, — сказал веселый мишка в волшебном лесу.
— Тела убрали?
— Как, — сказала Екатерина Андреева.
— Вай, обижаете, Шарабутдин Меджидович. Давно уже как.
— И все равно продолжается?
— Я, — сказал туалетный утенок.
— Вы же сами видите.
— Вижу, вижу, Аслан. Ах, шайтан.
— Гизи придет с женщиной. Они подъехали уже. Сейчас поднимутся.
— Я не буду в этом участия принимать. И вы не должны. Шайтанство. Фу.
— Все остальное уже перепробовали, Шарабутдин Меджидович.
— Без меня, Аслан. Без меня. У прислужки шайтана просить помощи — это же низость, Аслан. Покарает нас Аллах, ох покарает.
Шарабутдин поцеловал четки и прикрыл глаза как для молитвы.
— Ну, — сказал разноцветный Путин.
Женщина, пришедшая с Гизи, была низкой, сгорбленной и сморщенной. Она была одета в серое пальто и держала в руках жеваный пакет из супермаркета. Волосы у нее тоже были серые, напоминавшие дачный утеплитель, они были зачесаны вбок, как будто хотели улететь с ее головы или, наоборот, только что приземлились туда. Гизи смотрел на нее со злом во взгляде, как будто она была покрыта чем-то липким.
— Вот, — сказал Гизи.
— Куда мне сесть? — тонким гундосым голоском спросила женщина.
Гизи придвинул ей стул, она села. Из пакета она достала трехлитровую банку, чуть меньше чем до половины наполненную прозрачной жидкостью, и поставила на стол. Женщина открутила крышку и понюхала, чем оттуда пахнет.
Аслан смотрел на нее с большим неодобрением.
— Она точно ведьма? — шепнул он на ухо Гизи.
— Выглядит как ведьма, — ответил Гизи и оскалился.
— Выглядит как бабка с рынка, — сказал Аслан недовольно.
Женщина, не шевелясь и не моргая, смотрела, как каналы в телевизоре сменяют друг друга.
— Смотри, — сказала первая мужская голова.
— Как, — сказала пенящаяся швабра.
— Я, — сказала вторая мужская голова.
— Во, — сказала продавщица.
— С, — пропели крылышки женских прокладок.
— Кре, — сказали уточки в пруду.
— Ну, — сказал лев, пожирающий антилопу.
Женщина легонько засмеялась. Ее смех был неотличим от звука, который издает скрипящая дверь.
— Ловко, ловко, — сказала она посмеиваясь. Она закрутила банку крышкой. — Не хочет идти в банку.
— Что? Кто? — спросил Аслан.
— Мертвец. Кого убили здесь. Недавно убили. Он в телевизор забрался. В банку идти не хочет.
Лица Аслана и Гизи вытянулись.
— Он воскреснет? — спросил Аслан, его голос хрустнул на «кре».
— Мертвецы — непредсказуемый народ. Никогда не знаешь, чего от них ждать.
— Они в земле лежат. Чего от них, блять, ждать? — сказал Гизи, злясь.
Женщина проверила взлетающие волосы и поцокала языком.
— Кто-то лежит, а кто-то ходит. Разные мертвецы мертвы по-разному. Ваш, например, что чаще всего показывает?
— Все время включает канал, где Пути говорит.
— Пути?
— Ну ты чего, бабка. Президент.
— А, этот.
— Сможешь увести его отсюда? — спросил Аслан, глаза его сверкнули.
Женщина еще раз проверила волосы, не взлетели ли они, посмотрела на Аслана, потом на Гизи, немного оценивающее, с некоторым снисхождением. Потом она снова открыла банку.
— Выходи, Шура. — сказала женщина, обращаясь к телевизору, где серое и гладкое лицо Путина сказало «вос». — Выходи, дорогой. Хочешь дальше в этой квартире оставаться? С этими людьми? Лезь в банку и пойдем со мной. Залезай, дорогой.
— Смотри, — сказал дельфин из сверкающей волны.