когда судьба стучится в дверь

Ксения хотела бы запомнить 12-е августа как день, когда она стала свидетельницей драки в метро и пришла на работу в крови, но все оказалось гораздо хуже.  

— Боже, Ксюша. — Света едва не опрокинула кофе на клавиатуру. — Что случилось? На тебя напали? Мне вызвать скорую? 

Из соседней комнаты прибежали операционистки с коробкой печенья. У кого-то из них на выходных был день рождения.  

— Это не моя кровь, — Ксения села в кресло и щелкнула пудреницей. Она увидела в зеркальце свое лицо и залитую кровью блузку. Подняв глаза, она увидела лица девушек, белые, как вафельные полотенца. 

— Ты можешь рассказать, что случилось?! 

Света все-таки пролила кофе, он стекал по белому столу на серый ворс ковролина. Света безуспешно пыталась собрать его намокшими бумажными платочками. 

— Успокойтесь. Скорая не нужна. Это не моя кровь. 

— Охранники пропустили тебя в таком виде? 

— Мне же надо на работу. 

Сегодня дежурил Петр Михалыч, единственный из команды охранников, у кого, по мнению Ксении, не атрофировался мозг от разгадывания “Тещиного языка” и просмотра дневных телепередач. Он спросил, надежно ли она спрятала труп.   

— Как ты будешь работать в таком виде? 

Это был первый разумный вопрос с момента её появления в офисе. 

— Я переоденусь. 

— Во что? 

Ксения поморщилась. Она знала, что замдиректора офиса, Аркадий Семенович, не позволит ей написать больничный, а, значит, ей придется брать отпуск за свой счёт. 

— У вас нет ничего, что я могу надеть? 

Зеркало в руке Ксении сверкнуло светом отраженной лампы, а потом снова наполнилось кровью. 

Все случилось только потому, что в вагоне не было обычной давки. Ссора началась, когда в вагон вошли двое мужчин, оба молодые, красные и злые, как голодная собака на привязи. На шее одного вздулись вены, от него пахло спиртным. Вошедшие ругались до ниточки слюны, стекающей из края губы, но кроме мата Ксения не могла понять ни слова из того, что они говорили. Вокруг них образовалась воронка свободного пространства, и Ксения подумала, что стоит отойти от этой чокнутой парочки подальше, как пьяный с вздувшимися венами резким ударом кулаком снизу вверх настиг лицо приятеля; тот отклонился, но еще один короткий прямой удар вошёл в его переносицу и бровь. Приятеля драчуна развернуло на 180 градусов, кровь брызнула из рассеченной брови, со словами “вот же хуй” он упал Ксении на грудь. .     

— У вас точно ничего нет? Никакой запасной кофточки? 

На лица операционисток и Светы легло тяжелое непонимание: как она может думать о работе в такой момент, почему её не трясет от страха и волнения, почему она, перескакивая и запинаясь, снова и снова не пересказывает момент драки, когда коротко стриженная, разящая спиртом голова мужика упала ей на плечо. Ксения запомнила его розового цвета уши и кожу, проглядывающую сквозь ежик песочных волос. 

— Может быть, у вас есть какой-нибудь шарфик. Свет, может, ты дашь мне свой? 

Лицо Светы исказилось от наполовину притворного, наполовину подлинного ужаса.

— А если у него ВИЧ? Ты об этом не подумала? 

— Я не пила его кровь. Это просто пятно.

— У тебя могут быть микроскопические ранки на коже, — сказала операционистка Зина. 

— Микроскопические ранки… 

— Чугунцева, — в дверях появился Аркадий Семенович, крупный мужчина неприятной наружности, как охарактеризовала его Света при первой встрече. Девушки вытянулись, а одна даже спрятала печенье за спиной. — Убили кого-то?

— Нет, — Ксения покачала головой. — Даже милиция не гонится за мной. 

— Милиция ни за кем не гонится. Теперь это полиция. Езжайте домой, переоденьтесь и возвращайтесь к работе. Не теряйте время зря. Вечно с вами что-то случается. — Последние слова он произнес уже по пути в кабинет, и девушки это не услышали. 

 

***

Ксения прошла вверх от Яузы по Николоямской: пахло бензином и летом. 

В метро люди отводили глаза или смотрели на нее с отвращением. Она поймала на себе взгляд молодого человека в очках без оправы. У него было тонкое худое лицо, бежевые брюки, безрукавка с ромбиками (тоже бежевая) и шейный платок. Такой платок бы ей сейчас не помешал. Света отказалась отдавать ей свой, сказав, что боится даже засохшей крови, тем более это кровь незнакомого человека и неизвестно, чем он болен. «Черт, — подумала Ксения, поджав губы. — И все из-за какого-то алкаша». Ксения хотела пойти и купить какой-нибудь шарф в торговом центре на Марксистской, но в последний момент передумала. Молодой человек в безрукавке ромбиками смотрел на нее безумными глазами, как будто силой взгляда хотел оттереть пятно на её груди. Ксения отвела глаза. 

На «Добрынинской» ей показалось, что молодой человек в безрукавке следует за ней. Она обернулась на эскалаторе, но не увидела его: её мысли перескочили через ступеньку, Ксения подумала, не закончился ли дома стиральный порошок и что бы ей надеть. Дома её ждала гора неглаженного белья. 

На «Южной» она обернулась, чтобы придержать дверь для позади идущих, и снова увидела человека в безрукавке. Неужели кровавого пятна достаточно, чтобы за тобой ленточкой увязались городские фрики? Ксения быстрее обычного поднялась на поверхность и зашла в ближайшую палатку, где продавали пироги и колбасу. Запахи еды заставили её выйти из состояния легкой потерянности. 

— Милая, — сказала ей тучная женщина из-за прилавка, — ты видела себя?

— Извините, — сказала Ксения.

Безрукавка стоял около входа в метро и буравил глазами ларек с колбасой, где была она. 

«Ну что за чёрт», — подумала Ксения. Сомнения рассыпались: безрукавка в очках следил за ней и ждал, когда она выйдет. Этот день не хотел оставлять её в покое. Они жили в двух минутах ходьбы от метро. Ксения не собиралась показывать назойливому фрику, в каком подъезде она живет. 

— Милая, может, милицию вызвать? 

Продавщицы смотрели на нее с заботой и крупицей осуждения, как будто у нее задралась юбка. Они знали Ксению, она часто покупала у них.  

— Спасибо. Не надо. Уже я ухожу. 

Ксения вышла под яркое августовское солнце, не сводя глаз с безрукавки очкарика. Он был не намного выше её ростом и худой, как грабли. Она не сможет справиться с ним только в одном случае: если он сумасшедший псих. Она твердо двинулась в его сторону по прямой линии, отмеренной невидимым транспортиром. Ксения увидела, как глаза забегали по лицу безрукавки. 

— Зачем вы ходите за мной?

Лицо безрукавки изказила гримаса непритворного ужаса. 

— Перестаньте ходить за мной. Я не шучу. Я милицию вызову. 

— Вызывайте, — сказал безрукавка с вызовом, но его голос чуточку дрогнул. 

— Я вызову. 

— Вызывайте. Вы ничего не докажете. 

— Вы мне угрожаете? 

— Нет, — сказал безрукавка тихо. 

— Зачем вы преследуете меня? Уходите! 

Лицо безрукавки стекло вниз, он зажмурился, но потом снова открыл глаза. 

— Я люблю вас. Вы моя судьба. 

 

***

Они отошли в тенек, собранный из косой тени от ларька и тени дерева непонятных очертаний. 

Ксения не могла понять, что она почувствовала, услышав его признание: раздражение, облегчение или все сразу. В ее голове крутилось только одно слово: зачем. 

— Зачем? 

— Вы моя судьба. 

— Я вижу вас впервые. 

— Я слежу за вами уже две недели. 

— Боже мой. И я только сегодня вас заметила. 

— Да, — сказал он с горечью в голосе. 

— Маньяк. 

— Вы моя судьба. Скоро вы сами это увидите. 

— Я замужем, — соврала она. 

— Ну и что? 

— Как вас зовут? 

— Денис. 

— А фамилия? 

— Шпажкин. 

— Денис, может быть, я ваша судьба, но вы не моя судьба. Я вижу вас впервые и, надеюсь, в последний раз. Обратитесь за помощью. Это ненормально. 

— Нормальность переоценена. 

«А он не такой тихий, как казалось. Маньяк», — подумала Ксения. 

— Я вызову милицию. 

— Полицию. Не вызовете. 

— Почему я? Что во мне такого? — этот вопрос Ксения хотела бы задать небу, если бы верила, что за стратосферой есть что-то кроме пустоты и звезд. 

— Мне нравится, как свет падает на ваше лицо, как вы сосредоточены. Как вы злитесь. Как топорщатся ваши соски… 

— Довольно. Пошёл вон. 

— Ну зачем вы так. Про соски было лишнее? Я не хотел вас обидеть. 

Ксения тяжело вздохнула. Сегодня просто такой день, подумала она, фрики и уроды хотят лишить её спокойствия. У вас ничего не получится, фрики и уроды. Хотя фрики и уроды — это, наверное, одно и то же. 

Она развернулась и пошла в сторону дома. Безрукавка Денис медленно пошел за ней. 

— Вы знаете, где я живу. 

— Конечно. 

— И сегодня в метро вы ехали со мной?

— Ехал, — сказал Денис тихо. 

— И видели этих двух козлов?

— Видел. — Денис едва заметно вздохнул и пожал плечами. — Это отвратительно, но что я мог сделать. Вы женщина, у вас был шанс не получить от них в морду, а у меня — нет. 

— Вы еще и трус. 

— Да, но я честный трус, а это лучше, чем лживый. 

— Уходите. 

— Когда я могу увидеть вас? 

— Дайте подумать… Никогда?

— Я буду ждать вас завтра после работы.

— Почему бы вам не завалить ебало и не съебаться отсюда. 

Денис сморщил нос, как будто почувствовал запах тухлятины.  

— Мат — это уродливо. Вы моя судьба, и я буду ждать вас завтра после работы. 

— А вам на работу не надо? 

— В сентябре.  

— Вы, что, работаете в школе? — спросила Ксения ошарашенно. 

— Да. Учителем русского и литературы. 

— Боже, учитель и маньяк… 

— Я не маньяк. Просто вы еще это не почувствовали, как чувствую я. Вы моя судь… 

— Если вы повторите это еще раз, я закричу. 

Денис посмотрел на длинные мыски своих бежевых туфель, шаркнул одной ногой, кивнул и пошел обратно к метро.      

— Это безумие, — сказала Ксения вслух, обращаясь к самой себе. — Это просто какое-то адское безумие. 

Дома её ждала гора неглаженного белья и горка нестиранного. 

 

***

Остаток дня Ксения провела в облаке тяжелой неопределенности. Даже когда тучный мужчина с острыми черными глазами по фамилии Заварьян начал прикрикивать на нее, хотя она пятьдесят раз повторила ему, что в кассе нет необходимой ему суммы в долларах и по правилам банка он должен заранее связаться с банком, если хочет снять крупную сумму в валюте, Ксения не взяла, как сделала бы в любой другой обычный день, ситуацию в свои руки и не выпроводила его из офиса с помощью охраны, а вызвала по телефону Екатерину Георгиевну, специалиста по кредитам, и передала рычащего Заварьяна в её тонкие каменные руки. Голос Заварьяна доносился до нее откуда-то издалека, как будто из-под толщи воды, в Ксении не было ни злости, ни раздражения, она пыталась понять, что он пытается докричать до нее, но всякий раз вода отражала и растворяла его слова, и она теряла нить происходящего. 

— Ксюня, — сказала её подруга-уборщица Марья Касаткина, вытаскивая из подсобки ведро на колесиках. Часы работы банка медленно превратились в нерабочие, сотрудницы побежали рысью к метро.     

— Привет, Маш, — сказала Ксения. 

Касаткина протянула ей тонкий конверт. 

— Вот тебе хахаль передал в очочках. Ты, что, любовника завела? 

— Издеваешься? — Конверт не был запечатан. Подавив вздох, Ксения развернула сложенный вчетверо листок. 

— Вот и я так подумала. Субтильный какой-то. Ухватиться не за что. 

Ксения быстро пробежала глазами клочковатый почерк маньяка-безрукавки. Это был стих. Москва в нем скрылась от недельной суеты в плаще, что-то, как в песне Анжелики Варум, было соткано дождем, что-то опьянено апрелем, а её глазам в момент улыбки позавидовала бы королева красоты. 

Ксения скомкала листок и бросила его в урну для бумаг. 

— Все так плохо? 

— Отвратительный день. 

— А какой день не отвратительный? 

Ксения кивнула, но не потому что согласилась с ней, а чтобы её молчание не спровоцировало новый вопрос. 

На улице пахло свежестью только что пробежавшего дождя. 

Дома Костик ждал её перед тарелкой с оливье. 

— Я смотрю, ты еще не начинала гладить рубашки-то мои, — сказал он, проведя глазами по её груди и бедрам. 

— Я еще вообще не начинала гладить. 

Ксения поставила сумку на стол. Все её тело ныло, как будто она упала с велосипеда. 

— Собираешься начать? 

— Нет. 

Костик отломил кусочек белого хлеба и собрал с тарелки остатки оливье. На его лице появилось счастливое выражение только что поевшего человека. 

— Больше жрать нечего, — сказал он. 

Ксения кивнула. 

— В ванной таз с кровищей. Ты кого-то убила? 

— Нет. 

— А что в тазу? 

— Долго объяснять. 

Костик кивнул и почесал руку. Его руки и грудь были покрыты жестким черным волосом, волосы росли на нем как орнамент. Ксения вспомнила, как однажды ей приснился кошмар: из его волосатых рук выползают черные жуки. Она вздрогнула, вспомнив об этом еще раз.  

— Хочешь выпить? 

Она покачала головой. 

— Я же даже ещё не поела. 

— Ты не слышала? Жрачки никакой нет. 

Костик встал, вынул из шкафа открытую бутылку портвейна «Вельотш», налил рубиновую жидкость в маленькую стопку и поставил перед ней. 

— Пей. 

Ксения нахмурилась. 

— Что происходит?

Костик сел напротив нее и взял её левую руку в свою. Он погладил её запястье, помассировал безымянный палец: на нем было простое серебряное кольцо, подаренное Костиком в прошлом году. 

Внезапно Ксению осенило: неужели он хочет сделать ей предложение? После всех этих лет. Может быть, этим и объяснялось его отстраненное поведение в последние недели. Он стал меньше есть, даже немного похудел. 

Она внимательно смотрела на его густые брови, небритые щеки, влажные глаза. 

Он нежно гладил тыльную сторону её ладони, как будто пытался нащупать нужные слова на её коже.  

— Ну что такое…

— Ксюнчик, ты знаешь, как ты мне дорога и сколько мы… сколько мы с тобой пережили вместе. Но я знаю, что ты поймешь меня. 

«Странное начало для предложения», — мелькнуло у Ксении в голове.

— Пойму что? 

— Я встретил другую. Я знал её в прошлой жизни. Да, я знаю, что это звучит как охеренная чушь, но это так. Я люблю её, Ксюня. Это моя судьба. Она — моя судьба. 

Ксения, не отрываясь, смотрела на рюмку с бордово-красной жидкостью. День, в котором окровавленная голова упала ей на грудь, превратился в день, в котором человек, чьи волосы она расчесывала, чей живот целовала, кого она слушала и слушалась, предал её и ушел к женщине из прошлой жизни. 

Она подняла голову и пристально посмотрела Костику в глаза, но не нашла ничего, что бы могла сказать. Она встала и ушла в маленькую комнату. 

  

***

По телевизору бесконечной нарезкой из видеофрагментов и интервью показывали людей, встретивших друг друга. Ленты социальных сетей лопались от счастливых лиц, плачущих лиц. Люди целовались и разводились. Судьба постучалась в дверь к каждому. Это было прекрасно и невыносимо одновременно. 

Ксения прокликала 3787 фотографий новой (или точнее старой) избранницы Костика. Ей оказалась 32-летняя женщина по имени Анна Веснина, работавшая медицинской сестрой в мобильном центре приема анализов. Судя по её инстаграму, больше всего в жизни её интересовали мишки, стразы и косметические наборы. Где-то на трехтысячной фотографии Ксении стало казаться, что и она знала Анну всегда, просто забыла о ней на время. Анна выглядела не тупой, но хищной, у нее были злые глаза женщины, которой пришлось съесть и выпить много дерьма и она была готова платить жизни той же монетой. Лицо Анны было покрыто пудрой бархатно-золотистого цвета, похожего на красиво подсвеченные солнцем барханы пустыни на заставке компьютера.  

— Она рептилоид, — сказала Полина. — Посмотри на её рожу. 

— Она обычная женщина. — Ксения пожала плечами. — Его судьба. Что я могу сделать. 

— Как же бесят эти ебанаты, нашедшие свою судьбу. 

Ксения ничего не ответила. 

— Бесят, — повторила Полина. 

Ксения промолчала. 

— Бесят, бесят, бесят. — Полина не могла остановиться. — Бесят. Нет? 

Ксения прикрыла глаза и кивнула. 

— Где вот моя судьба, спрашивается? — сказала Полина жалобно. — Почему она не стучится в дверь ко мне? Почему она стучится только к ебанатам… 

— А ты хочешь, чтобы какой-то мужик сейчас пришел и стал твоей судьбой? 

— Ну почему сразу мужик… 

— Ты видела много однополых пар, воссоединившихся по воле судьбы? 

— Нет, но… 

— Три штуки, Поля. Мы же уже это обсуждали. Их три штуки. Сиди и радуйся, что за тобой не ходит твоя озабоченная судьба. 

— Он все еще следит за тобой?  

— Выгляни в окно. 

— Боже, это так унизительно. 

— Нет, я не про это. Выгляни в окно, что там так мерзко гудит? Тебя это не раздражает? 

— Это, должно быть, мусороуборочная машина. 

— Она должна бряцать, а не гудеть. 

— Наверное, это новая модель. 

Ксения подошла к окну. Она подумала о том, что в следующем месяце ей придется отдать 37 тысяч за аренду квартиры, а не 19, как обычно, потому что Костик собрал свои вещи, поблагодарил её за то, что она не скандалит (он даже пожал ей руку!), и переехал жить к своей вновь обретенной судьбе, Анне Весниной. 

Шпажкин не стоял под ее окнами, как вчера и позавчера. Один раз он простоял полтора часа под проливным дождем, Ксения ругала его про себя за упертость, а, когда дождь немного ослаб и она выглянула из окна, сердце ее дрогнуло — его светлые ботинки были насквозь черными от воды. 

Ксения отошла от окна, не увидев мусороуборочной машины, и села на диван рядом с Полиной.  

— Что мы делаем со своей жизнью? — сказала Полина и вздохнула. На ней был свитер с ромбиками. 

«Наверное, ромбы снова в моде», — подумала Ксения. Вместо ответа она покачала головой.    

— Разве это не бред? Разве у человека может быть одна единственная судьба, разве это не противоречи… 

— Ты не хочешь переехать ко мне? 

Предложение так смутило Полину, что она пролила чай на свитер, один из розовых ромбиков стал бордово-красным.  

— Ты… же… мы же друзья… мы же не… ну ты понимаешь… 

— Разве ты не стонешь каждую неделю о том, как ты хочешь переехать от родителей? 

Лицо Полины затвердело и осунулось. 

— Это твой шанс. Наш шанс. Ты переедешь от родителей, а мне не надо будет платить 37 тысяч одной. 

Ксения встала, взяла картонную коробку с салфетками и протянула Полине.   

— А что если я влюблена в тебя и буду следить за тобой, как этот Шпажкин? 

— Поля, ты не влюблена в меня, тебе просто сейчас одиноко. А так ты поможешь мне с деньгами и тебе не надо будет слушать их пилеж… 

— Меня все устраивает, — сказала Полина резко. — Меня устраивает жизнь с родителями. 

Ксения вынула из-под спины слишком твердую подушку и расслабила спину. Ей придется платить эти 37 тысяч в месяц самой. Или искать нового жильца. Помощи ждать не от кого. 

— Если мы будем жить вместе, мы сразу же поругаемся. Иногда ты пугаешь меня, Ксю. Ты только что рассталась с Костиком, а думаешь только о деньгах. 

Ксения бросила в кипяток пакетик с красным чаем и смотрела, как облако красного расходится по воде.    

— Ты права. 

— Неужели тебе даже не грустно? Мне же ты можешь сказать. 

Ксения пожала плечами. 

— У тебя уже, наверное, чай остыл. Налить тебе новый? — Ксения забрала у Полины кружку. — Нет, мне не грустно. Мне выстрелили в спину, Поля, и теперь мне придется ползти по минному полю с простреленной спиной. 

— Может, тебе попробовать… с этим… со Шпажкиным. Может, он действительно твоя судьба? 

Ксения закрыла глаза. 

 

***

Во вторник в банке прошла учебная пожарная тревога. Она должна была начаться в три и закончиться через двадцать минут, но техник Клепиков, ответственный за старт, ушёл на обед и вернулся только без пятнадцати четыре. 

Без пяти минут четыре сирена разорвала спокойное течение дня в главном зале их маленького филиала, менеджеры банка, девушки в белых блузках, с волосами, убранными в пучок, вежливо попросили посетителей покинуть помещение на время учебной тревоги. 

— А мне надо расписаться? — спросил мужчина с залысиной и в мятой рубашке, рассматривая выписку со счета. 

— Распишетесь, когда тревога закончится, — сказала ему Ксения. — Идите, идите. Это десять минут, не дольше. 

Операционистки и охранники пошли к выходу. За ними последовал энергично выскочивший из своего кабинета Аркадий Семенович. 

—  Чугунцева, на выход! Вам нужно личное приглашение? 

Ксения кивнула и улыбнулась. Когда спина замначальника отделения исчезла из виду, она откинулась на стуле, ослабила узел фирменного шарфа и скинула туфли, освободив ступни.  

— Ксюша, ты чего ждешь? — Усатый охранник Николай Палыч, «хаха» или «ха в квадрате» — хохмач и харассер, как называли его Ксения и уборщица Марья Касаткина, — быстром шагом направился к выходу, застегивая на ходу ширинку. — Ты чего расселась? Нас же там считать будут. Давай по-быстрому. 

— Да, иду-иду, — отозвалась Ксения, но не двинулась с места. 

Она услышала, как дверь хлопнула за спиной Николая Палыча, и почувствовала вокруг себя присутствие тишины. 

Ксения решила, что пять минут проведет в тишине, наедине с собой, а потом пойдет в туалет и объяснит Аркадию Семеновичу свое отсутствие на перекличке тем, что у нее прихватило живот. Если этот сучий потрох посмеет спросить, не беременна ли она, она — просто шутки ради — скажет, что парень бросил её ради вновь обретенной судьбы и она поклялась перед иконой Казанской Божьей матери, что до конца жизни больше не посмотрит ни на одного мужчину.  

С закрытыми глазами Ксения представила, как в дверь их офиса заходит Костик — в потертых джинсах, черном пиджаке и своей любимой черной майке с розовым пони. Он садится в кресло перед ней, улыбается невозможной улыбкой и говорит: «Ксю, эта чертова судьба — такая мега-гига-херь. Просто шлак».

«Это просто шлак», — было любимым выражением Костика.   

Ксения представляла себе его возвращение бессчетное количество раз: она выходила из-за стола, ничего не говоря, и принимала его в свои объятья. Но сейчас что-то пошло не так. Ксения увидела, что, выйдя из-за стола под крик пожарной сирены, она уже выглядит не как Ксения Чугунцева, у нее лицо — рот, глаза, нос, — Анны Весниной. Анна Веснина жадно поцеловала Костика, сняла с него пиджак и провела покрытым шеллаком ногтем по загорелой руке: от движения ее ногтя кожа на руке Костика раскрылась, как молния, и оттуда посыпались черные жуки. 

Внезапно Ксения почувствовала чужое присутствие и открыла глаза. 

Перед ней стоял высокий мужчина в костюме. Он внимательно смотрел на нее. Ксения не отвела взгляд и так же пристально посмотрела ему в глаза. Мужчина был красив холодной, почти стальной красотой, как слишком тугая кожаная перчатка, надетая на сильную руку. Холодные и сдержанные, так бы Ксения описала его глаза, оценивали её. 

Ничего не сказав, мужчина развернулся и, оставляя за собой полый и громкий звук каблука, соприкасающегося с мрамором пола, пошел к выходу.   

«Д’Артаньян хренов», — подумала про себя Ксения. Волосы мужчины были русыми и спускались ему на плечи. 

 

***

Денис Шпажкин положил ладонь ей на грудь и слегка сжал её, другую руку положил ей на живот. 

— Тебе не понравилось? Совсем? 

Он так бился тазом о ее бедра, что Ксения была уверена, завтра она обнаружит у себя на ногах синяки. Он кончил, когда она только начала по-настоящему возбуждаться. Шпажкин был таким хрупким, что вены и кости тонкими трубочками проступали у него под кожей. Его торс был покрыт родинками, мелкими и крупными, как будто проезжающая машина обдала его грязью, и её капли застыли на его коже. Кожа Шпажкина была такой нежной и ранимой на ощупь, она возбудила Ксению даже больше, чем эрекция и поцелуи. Она поцеловала его в шею, рядом с родинкой. Она чувствовала, как сильно он хочет быть с ней, быть в ней, и ей впервые захотелось расплакаться — она не хотела быть здесь с ним, она здесь, только потому, что так распорядилась гребаная судьба. Судьба отдала её в руки хрупкого мужчины, не знающего, что делать с женщиной. Ксения подумала, что их секс начался почти как изнасилование, Шпажкин грубо потер её половые губы и сразу же резко вошел в нее. Он понятия не имел, как обращаться с женщиной в постели. 

— Ты не кончила? — прошептал он ей в ухо, его голос был полон нежности. — Тебе не понравилось? 

Из шести мужчин, с которыми у Ксении был секс, только с двумя она испытала оргазм. Она корила себя за это, но она не могла заставить себя сказать, что было не так, ей было проще показать, чем облечь это в слова. Мать, подруги матери, ее собственные подруги — все в один голос говорили, как ранимо мужское эго: если оно услышит, что у него некрасивый кривой член, что от него плохо пахнет, что у него грязные ногти, что он трогает её, как мыло на раковине, то оно сморщится, скукожится и потеряет к ней всякий интерес. И — самое ужасное — обидится на всех женщин сразу. Поэтому Ксения никогда не говорила, что ей не нравится, а гладила его волосы и думала, что, наверное, все дело в ней — он чувствует, что она не возбуждена или возбуждена недостаточно, не может расслабиться и совершает одну неловкую, грубую вещь за другой.   

— Ты не кончила? — повторил Шпажкин в третий раз и положил руку ей на лобок. 

— Не надо. У меня скоро месячные, — соврала Ксения и убрала его руку. — Все болит. 

Он улыбнулся, вернул руку на место и начал массировать ей лобок. 

— Разве, когда месячные, ты не должна зверски хотеть секса и течь, как сучка? 

Она грубо отбросила его руку в сторону. 

—  Денис! Где ты набрался таких выражений? Как сучка? Думаешь, мне приятно такое слышать? 

Он почувствовала, как краска течет в темноте по его лицу. 

— Я… я думал… разве… разве женщинам не нравится, когда с ними говорят так… ну так, по-мужски, властно… 

Его голос трясся от нерешительности. Рука дрожала, когда он вернул ладонь ей на грудь и сжал её — в этот раз очень легко, почти нежно. 

— Я не знаю, как другим женщинам, но мне такое не нравится. 

Он поцеловал её в губы. Ксения спросила себя, скольких женщин он целовал до нее. Он тянулся к ней, как щенок, но потом не мог отлипнуть от нее. Но его поцелуи были настолько пропитаны желанием, что они возбуждали, а не отталкивали. 

Денис надавил на её сосок, и кровь прилила к ней в пах.  

— Тебя не возбуждает, когда я сжимаю твои соски и называю тебя «сучкой». 

— Денис! Меня возбуждает, когда ты ласкаешь мои соски. Но меня не возбуждает, когда меня называют сукой. Я не собака! И шлюхой тоже. Потому что я не шлюха. Можешь ты это понять? 

— Да, да. Ладно. — Денис засуетился. — Я понял. Понял. Можно еще кое-что спросить? 

— Что еще? 

— Ты думаешь, у меня большой член? 

— О, Денис! 

 

***

В четверг они с Полиной должны были пойти на вечеринку к друзьям друзей друзей, где играли на гитаре и читали стихи. Ксения не могла поверить, что кто-то еще устраивает такие мероприятия, и сопротивлялась изо всех сил, она ненавидела рассказывать о себе незнакомым людям, но туда должна была прийти (но не читать стихи, нет! — уверяла ее Полина) девушка, которая нравилась Полине, и, конечно, она не могла пойти туда одна, без прикрытия, поэтому Ксении пришлось согласиться сопровождать её. 

Люди, устраивавшие вечеринку, жили в хорошо состарившемся доме в районе Белорусской: в подъезде пахло мусором, лежали мокрые половички и все было выкрашено в неизбежный зеленый цвет, но, когда дверь Ксении открыл очень высокий и худой молодой человек с прыщавым лицом, она увидела четырехметровые потолки и сердце её дрогнуло: кто-то живет в доме с четырехметровыми потолками, хрустящим паркетом и застекленными полками с собраниями сочинений по подписке из прошлого. 

В квартире было тесно от людей, но, к счастью, никто не читал стихов и не играл на гитаре. Ксения не знала вокруг ни единой души. Одна девушка в очках с диоптриями — тоже, кажется, оказавшаяся там сама по себе — спросила её, чем она занимается, Ксения ответила, что она операционистка, хотя три месяца назад её повысили до менеджера по работе с клиентами. Девушка смущенно улыбнулась и пропала. 

«Где ты? Я уже на месте», — написала Ксения Полине. 

Через четыре минуты Полина прислала ей полотнище с ответом, из которого Ксения узнала, что девушка, которую Полина хочет увидеть, не придет, Полина не может выйти из дома, потому что чувствует себя толстой и никчемной, вся её жизнь напрасна, она собралась и готова была выходить, но душевные силы покинули её, и она пишет это, лежа под одеялом. 

«Какая же ты никчемная подметка, Поля», — подумала Ксения зло, но потом ей стало стыдно, что она оскорбила подругу, хотя бы и в мыслях: Полина была умной и доброй, но необязательной и эгоистичной.  

Она огляделась по сторонам: её окружали молодые люди в свитерах и пиджаках и девушки в платьях и свитерах, для кого она не представляла ни малейшего интереса. Она решила, что выпьет чай и сразу уйдет, пока не начали читать стихи. Игру на гитаре она бы еще смогла пережить, но стихи вызывали у Ксении панику. В детстве ей нравились «Руслан и Людмила» и «Сказка о золотом петушке», но это были истории, рассказанные в стихах и в них, в отличие от стихов, был смысл. 

На кухне было столько народу, Ксения подумала, что выпить чай было ошибочной идеей — надо было уходить сразу же. Только сначала найти свою куртку. В попытках найти чистую кружку её настиг блондин со злым лицом. «Наверное, поэт», — подумала Ксения.   

— Что вы хотите? — сказал он недовольно, когда она вернула в шкафчик четвертую проверенную кружку: она не рискнула бы пить ни из одной из них. 

— Чая, — ответила Ксения. 

— Хорошо, — сказал блондин и взял с полки две кружки, которые Ксения уже вернула на место. — Сейчас будет. Черный или зеленый? 

— Зеленый. 

Блондина звали Валентин. 

— Вы пишете стихи? — спросил он. 

Ксения покачала головой. 

— А вы? — спросила она. Чай был едва теплый. 

— Я что, похож на уо? 

— Что такое уо? 

— Умственно отсталый. 

«Да ты злой, как собака», — подумала Ксения, но снова покачала головой.   

Из противоположного угла им помахал рукой красивый мужчина в темном пиджаке и водолазке. Ксения спросила себя, где же она могла видеть его. И сразу же вспомнила — он был в банке во вторник во время учебной тревоги. 

— Это Валерий, — сказал Валентин. — Мой друг. Но вообще он рептилоид. 

— Понятно, — сказала Ксения. 

— Ни черта вам не понятно. Просто вы женщина и боитесь мне возразить. 

— Я ничего не знаю о рептилоидах, чтобы иметь об этом какое-то мнение. 

Глеб оставил от себя кружку. 

— Чай — моча, — сказал он. — Скоро они всех съедят. Не успеешь сказать кря-кря, как тебя слопают. 

Ксения ничего не ответила. 

— А все эти идиоты ходят и что-то щебечут. Не понимают, что уже спета их песенка. 

— Но вам-то нечего бояться, раз Валерий — ваш друг. Он же не будет есть друга. 

— Ха. Да первого же меня и сожрет. 

— Тогда он вам не друг. 

Злой блондин Валентин впервые осмысленно посмотрел на Ксению, как будто только сейчас заметил, что у нее есть лицо и глаза. 

— Это вы правильно сказали. Чем вы занимаетесь? 

— Я операционистка в банке. 

— Бездарное занятие. 

Брови Ксении возмущенно изогнулись, но она сдержалась, чтобы не сказать грубость.  

— Может быть. Но это то, чем я занимаюсь. А вы чем занимаетесь? 

— Я никогда не сообщаю, чем занимаюсь, незнакомым людям. 

— Понятно, — Ксения отвернулась от него, но Валентин уже заскользил по колее жгучего возмущения. 

— Ощущаете свою никчемность? 

— Никчемность? — Все-таки надо было сразу идти к выходу и не тратить время на остывший чай и разговоры с психом, подумала Ксения и вслед за Валентином отставила кружку. — Потому что я операционистка? Если вы бывали в банке, то знаете, какие там бывают очереди. Я ощущаю исключительно свою нужность и полезность. 

— Нет, не потому что вы операционистка, а потому что вы женщина. Вы живете в мире, созданном мужчинами для мужчин. История написана мужчинами. Наука построена мужчинами. Право — мужское. Религия — исключительно и полностью мужская. Искусство, даже такое убогое, как стихи в столбик, — все сделано мужчинами. Вы просто стоите на обочине и наблюдаете, как мир принимает разные формы. Мир действия и мысли — это мир, где нет женщин. 

— Ну, наверное, я не просто стою на обочине, а рожаю новых мужчин и варю им борщ. 

— Хорошо, что у вас есть чувство юмора. Но когда вас будут есть рептилоиды, это вас не спасет. 

— А что спасет? 

— Если вы такая же бесчувственная и сухая, как они. Но это вряд ли, ведь все женщины истерички.   

— Вы оскорбляете всех женщин? Или только незнакомых? 

— Только незнакомых и родственниц. 

 

Порывшись десять минут в горе курток и пальто, Ксения так и не нашла свою куртку. Когда она уже хотела обратиться за помощью, Ксения обернулась и увидела Валерия, стоящего в дверном проеме и держащего её куртку с отороченным искусственным мехом капюшоном. 

Он помог ей её надеть. Ксения пристально посмотрела на него. У него была новая прическа — волосы коротко подстрижены, как у банковского сотрудника. 

— Валерий, — представился Валерий. 

— У вас другая прическа, — сказала Ксения. 

— Валентин вас развеселил? — спросил он.  

Ксения покачала головой. 

— Валентин — чмошник и дерьмо. И рассказывает всем, что вы рептилоид. Это вам для информации. 

Валерий мягко улыбнулся ей, но выражение его железных светлых глаз не изменилось. 

— Рассказал, как эмансипация погубила семью? 

— Нет, до этого пункта мы не дошли. Рассказал, что в истории, политике, религии и искусстве, да вообще везде, где происходило что-то важное, женщин не было. Как мне ощущать свою никчемность, вот это все. 

— Ну и как, ощущаете свою никчемность? 

Ксения вздохнула. 

— Прощайте. 

— Простите. Я не нарочно. Просто не удержался. Он… Вообще он хороший человек. 

— Прощайте. 

Валерий мягко коснулся её локтя. 

— Мы еще увидимся. 

— Не думаю. Но все возможно. 

— То, что думает Валентин, неважно. Не знаю, зачем он пытался вас оскорбить. Он дурачок. Его девушка воссоединилась со своей судьбой, и он решил, что ненавидит всех женщин.  

— А вы не пытаетесь меня оскорбить? 

— Нет, просто глупо вышло. То, что думаю я, тоже неважно. И да — то, что думаете вы, тоже, разумеется, неважно. 

— Что же тогда важно? 

— То, что происходит. Пришли в движение механизмы, которые нельзя остановить. Нам нужно быть очень внимательными, чтобы не оказаться между их шестеренками. Это требует собранности. Это требует рассудительности. 

— Ещё чего-то? 

— Да, цельности, разумеется. Цельность — это то, чего недостает большинства людям. Стоит их ударить, просто легонько толкнуть их самолюбие или задеть болезненную точку, как они распадаются на куски, как… даже не знаю, как что. 

— Как котлета. 

— Да, как котлета. Вы — приятное исключение, Ксения. Я наблюдал, как вы разговаривали с Валентином. Как будто у вас нет чувств. 

— Как будто у меня нет чувств. Понятно. — Ксения протянула ему руку. Рукопожатие Валерия было мягким, бестелесным, как будто ему было в тягость пожимать ей руку. — Прощайте. 

— Мы еще увидимся, — повторил он. 

 

*** 

Ксения набрала Полину в телеграмме. Голос Полины был нежнее и тише, чем обычно. 

— Ну и как, — спросила Ксения. 

— Пока не знаю, — ответила Полина. 

— Как её зовут? 

— Ольга. Но она сказала называть её Леля. 

— Сколько ей лет? 

— 45. Но она выглядит моложе. 

— Она тебе нравится? 

— Не знаю. 

— Поля, вынь голову из жопы. Как можно не знать, нравится тебе человек или нет? Твой организм решает это в первые десять секунд. 

— Ну, значит, мой организм тупой и не решил это за десять секунд, — в голосе Полины заговорила тяжелая обида. 

— Прости, — сказала Ксения. 

— Она все время звонит кому-то по телефону или листает инстаграм. Но у нее приятный голос. 

— Чем она занимается? 

— Продает БАДы. 

Ксения подавила вздох, чтобы не расстроить Полину сильнее. 

— И еще она курит. 

— И ты думаешь, она твоя судьба? 

— Не знаю. Но она классно целуется. 

— Она же курит. 

— Она жует жвачку перед тем, как целоваться. 

Ксения посмотрела в окно. У фонаря гулял толстый маленький человек с собакой. У него было что-то написано на майке, но Ксения не могла разобрать что. Некоторые люди такие уродливые и бессмысленные, подумала Ксения, а следом сразу же — чем я отличаюсь от них?

— Ты слышала новости? В Китае пятнадцать человек умерло от гриппа. 

Ксения не слышала, но потвердила. 

— Говорят, новая волна эпидемии. 

— Да, — сказала Ксения, чтобы что-то сказать. — Какой эпидемии?

— Все, кто заболел, были людьми, встретившими свою судьбу. 

— Это же Китай, Поля, они наверняка ели из одной миски со свиньей. 

— Наверное, — согласилась Полина. — Но что, если это серьёзно?

— Значит, мы умрем. 

— Ты такая бесчувственная, что это пугает меня. Ладно, Леля вернулась. Я пошла.   

Полина пропала. Ксения села в кресло и посмотрела в вечереющее окно. Она хотела заплакать, но потом передумала и решила заварить новый чай. 

 

***

Ксения сидела, склонившись над формуляром успеваемости, как она сама это называла, сотрудников банка, и думала, как лучше ответить на вопрос, в достаточной ли мере и как она проявляет руководящие качества. 

На обдумывании этой мысли ее прервали операционистки Аня и Надя и менеджер Света с вызывающе повязанным на шее фирменным шарфиком, вызывавшим в воображении раненого из госпиталя и Кэрри Бредшоу одновременно.  

— Что делать? Там китаец, — сказала Света, пытаясь побороть давление волнения в голосе, но безрезультатно, он дрожал, как веревка с простынями на сильном ветру.   

— И что? — сказала Ксения, вставляя выпавший ластик обратно в металлический обруч на кончике карандаша. 

— Аркадий Семенович на обеде. Галина Константиновна тоже. 

— И что?

Ластик снова выпал из карандашного домика. Он был розовый, как язык. 

— Ксюша, ты за старшую. Выручай, — сказала Надя. 

Ксения встала и отряхнула юбку. 

Она вышла в зал и посмотрела на свое отражение: она не была худой, но её вес попадал в пятнадцатикилограммовый промежуток, считающийся нормой при её росте. У нее были мускулистые икры бегуньи, хотя она не занималась бегом. Это первое, на что обратил внимание Костик, когда они познакомились вечность и двенадцать дней назад. 

«У тебя мускулистые икры», — сказал он. 

«И что?» — спросила она. 

«Ничего. Просто», — он пожал плечами. 

В зале никого не было, кроме маленькой женщины азиатской внешности в черном свитере и брюках. Ксения почувствовала, как тишина наполняет собой их операционный зал: она течет, как жидкость, и не оставляет выбора. Ксения вспомнила пристальный взгляд мужчины с волосами Д’Артаньяна   

— А где охрана? — Ксения обернулась к Ане, ставшей цвета постиранной марли. 

— Они на кухне. Прячутся. Ксения Константиновна, сделайте что-нибудь. 

Ксения сделала шаг в направлении маленькой женщины в черном. Она отругала себя, что вчера сразу легла спать и ничего не прочитала в интернете про надвигающуюся эпидемию. Если даже Полина заговорила об этом, наверное, это что-то серьезное. 

— Простите, вы из Китая? 

Раскосые глаза женщины, маленький рост, морщинистая кожа и настороженный, но не боязливый взгляд говорили: я из Китая. 

— Я хочу снять деньги, — сказала женщина с акцентом. — Какую кассу идти? 

Она громко чихнула. 

— Вы больны? — спросила Ксения, понимая бесполезность и бессмысленность этого вопроса. 

— Нет, — сказала женщина и чихнула ещё раз.

 

Когда Ксения вышла на улицу, легкий ветерок с запахом бензина подул ей на лицо. Ксения быстро дошла до гранитного парапета набережной Яузы. От тротуара поднималась уличная пыль, пахло бензином и гарью. 

Надя трижды звонила ей на личный номер, но Ксения сбросила ее последний звонок. Если женщина больна, то она уже заразилась. Она посмотрела на свою ладонь, куда отлетел кусочек слюны кашлявшей женщины. Если женщина больна, её плоть уже инфицирована.  

Ксения набрала Костика в вотсапе: это был видеозвонок. Костик сбросил её вызов и написал: я за рулем. Ксения ответила: это срочно. Она позвонила ему еще раз: на размытом пикселями экране появилось его смуглое лицо с трехдневной щетиной. 

— Ксень, ну чего? Я за рулем, — сказал Костик вместе с эхом из динамика. — Не может полчаса подождать? Я уже приеду щас.  

— Возможно, я заразилась. 

— Чего? Чем? 

— Этот китайский грипп. У нас была сегодня клиентка из Китая, она сильно кашляла… 

— Ты анализы сдала? Ты серьезно или как? Хочешь, чтобы я тебя просто пожалел? — Костика прорвало. — Да вы все как сговорились. Ты себя плохо чувствуешь? Жар, тошнота? 

— Нет, я… 

— Ксю, давай только не разводить панику. Ты же нормальная, а не истеричка. Вокруг меня все уже верещат, как бабы, из-за этого гриппа. Виталик, помнишь его, должен был лететь во Владик, а оттуда в Саппоро, за новыми деталями — так он уже со всеми простился три раза, а перед отъездом так напился, что его еле в самолет пустили. Просто курам на смех. 

— Китайским курам, наверное, не смешно. 

— Ксю, ты же сам здравый смысл… И ты туда же, куда эти истерички… Виталик, взрослый мужик, просто… — Лицо Костика размыло, как будто его машину залило дождем и дворники не справлялись с потоками воды. Голос стал металлически противным, — Слов у меня просто нет…  

— Я хотела, чтобы ты знал. Если я заболела… 

— Ты не заболела! Ты же даже не сдала анализы!! О чем ты вот говоришь! Козёл! Куда прешь! Мудак хренов!  

«Я люблю тебя, Костик. Я люблю тебя, несмотря ни на что. Что ты наделал? Что ты наделал?» — все эти слова, как белка в клетке с колесом, вертелись у Ксении в голове, но она не могла их произнести. Она не могла даже начать их произносить.      

Костик пропал, связь оборвалась. Ксения смотрела перед собой на мутную воду Яузы, коричнево-зеленую, как чай пролитый на зеленую общую тетрадь в 24 листа. Почему ты такая грязная, Яуза, почему никто не почистит тебя?

Он не видит её, внезапно поняла Ксения. Костик мог быть грубым и несносно эгоистичным, но у него было доброе сердце, она была уверена в этом, она не сомневалась в этом, но именно в эту минуту она поняла, что он не видит её, что она пропала из радиуса его взгляда, он даже не может разглядеть её, ни её чувства, ни её тело, ни её мысли — она больше не существует для него, возможно, лишь как напоминание о прошлом, о котором Костик не думает никогда. Для него не существовало ностальгии. Костик никогда не вспоминал: а вот мы в 2006, а вот мы с пацанами, а вот я и папаша — и она ценила его за это.  

Ужас охватил Ксению, она закрыла лицо руками. Она так испугалась заражения — что оно помешает ей воссоединиться с ним, что не успеет сказать, что их шанс упущен, но он закрыл дверь перед ее носом до того, как вирус заставил бы их тела ослабнуть и истлеть. Он отказался от нее раньше, от возможности быть с ней. Как же так? 

Ксения почувствовала, как её накрывает волна мерзкой слабости. Она облокотилась белыми рукавами фирменной блузки на  пыльный гранит, но это не помогло: её вело в сторону. После того как её вырвало, она потеряла сознание. 

 

***

Когда Ксения открыла глаза, над ней склонился врач скорой помощи. На нем была синяя хлопчатобумажная униформа, а лицо его точь-в-точь повторяло лицо злого Валентина с квартирника, откуда она сбежала в четверг. Это был Валентин, только со стетоскопом, обмотанными вокруг его сильной шеи, торчащей из синего воротничка.    

Чуть поодаль стояла женщина с пакетом. 

— Это вы… — прошептала Ксения. 

— Случается, — сказал Валентин, не оставляя сомнений, что это был он, а не его фельдшер-двойник.         

— Очнулася вроде, — сказала женщина. — Ну и пойдуя. — Она резко зашагала прочь от машины скорой помощи. 

— Мамаша! — окликнул её Валентин, но женщина не обернулась. — Ну и народ. — Он покачал головой. — Встать сможете?   

— Не знаю. Наверное. 

Ксения закрыла глаза. Стоит ли ей сказать о кашле, рассказать о кусочке слюны, стоит ли… 

— Ай! 

Резким рывком Валентин поднял её на ноги. 

— Рвота, тошнота… Нормальная реакция на жизнь. 

Рыжеволосая напарница Валентина, стоявшая рядом с их раскладным чемоданчиком, издала громкий гортанный звук, должно быть, представлявший собой усмешку. 

— Вы беременны? 

— Нет, — быстро ответила Ксения. 

— Высокое давление, тахикардия? 

— Нет, нет, — отвечала Ксения все так же быстро, — это… это не может быть китайский грипп? Вдруг это… 

Валентин положил руку ей на лоб. Они замерли, смотря в глаза друг друга. 

— Температуры нет, — сказал он минуту спустя. 

— Вы знаете, почему потеряли сознание? 

— Я потеряла смысл жизни, — сказала Ксения. 

— В жизни нет смысла, а сознание вы действительно потеряли. 

— Может, тепловой удар… — сказала напарница Валентина. Она говорила в нос. 

— Может быть, я заражена китайским гриппом! Вы не хотите проверить меня на зараженные тела? 

— Зараженные тела? — переспросил Валентин. 

— Тельца. Вирус. Черт возьми, какая разница, как это называется. 

— Вы встретили свою судьбу? 

— Нет, — Ксения быстро подумала о Шпажкине. Нет, она отказывается считать его своей судьбой. — Нет. 

— Тогда нечего волноваться, вирус поражает только тех, кто встретил свою судьбу. У остальных иммунитет. 

— А что если на мне уже споры этой заразы, а я встречу свою судьбу за углом через пятнадцать минут. Что тогда? 

— Примите арбидол. 

Напарница Валентина весело рассмеялась. 

— Вы издеваетесь? 

— Да. 

— Итак, Ксения. Вы не умираете, а у нас еще три вызова. 

— Вы еще больший рептилоид, чем ваш друг Валерий. 

— Спасибо за комплимент, но нет. — Валентин протянул Ксении вафельную бумажную салфетку. — Вытритесь. Знаете, что Валерчик сказал бы, увидев вас с луже блевотины: что это результат цепочки ваших шагов. Вы оказались в блевотине, значит — это и есть ваше место. 

— Даже если это тепловой удар? 

— А если это тепловой удар, вы упали на асфальт и не просто поцарапались, как сейчас, а расшиблись и умерли, то вы молодец и сделали человечеству услугу, самоустранившись. Потому что планета перенаселена, люди мусор и большинству стоило бы тихо выпилиться и не коптить собой землю. 

— Люди не мусор, — неожиданно для себя возразила ему Ксения. 

— Да уж, — неодобрительно сказала напарница Валентина. 

— Стойте ровно, — приказал Валентин. — Дай мне йод и бинт. У вас царапина на лбу. 

— Люди не мусор, — повторила Ксения еще раз. 

— Да, да… Скажите это Валерику. Валерий! — крикнул Валентин. 

— Ай, — сказала Ксения, когда Валентин приложил смоченный йодом ватный тампон слева к ее лбу. 

Задняя дверь машины скорой помощи отворилась и оттуда выпрыгнул одетый в белый халат поверх темного костюма Валерий. 

— Матерь божья, — прошептала Ксения. 

— Я же сказал, что мы увидимся. 

Все, что двигалось слишком быстро, опротивело Ксении. Она сказала. 

— Мне надо вернуться на работу. Это в Тетеринском, рядом с больницей… 

— Мы скорая помощь, а не яндекс-такси. 

— Ну не будь занудой. — Валерий подмигнул злому блондину и сказал. — Прокатимся, Ксения. 

— Я Зина, — сказала напарница блондина, когда забралась внутрь скорой и села на обтянутую полиэтиленовой пленкой серую скамью. Внутри все было новым — даже дефибриллятор! — и сильно пахло лекарствами. 

«Слишком тесно», — подумала Ксения, когда Валентин закрыл задние двери и она оказалась нос к носу с его другом-рептилоидом. 

«Он преследует меня, — подумала Ксения, — я знаю, что он преследует меня. Но зачем? Зачем».   

— Зачем? — сказала она вслух.  

 

*** 

— Зачем что? — спросил Валерий. 

— Зачем жить? 

Валерий мягко улыбнулся, но выражение его глаз не изменилось с того момента, как Ксения увидела его в офисе банка. 

— Валерос, гражданочка утверждает, что люди не мусор, — громко сказал Валентин с места водителя. Он включил зажигание, и они двинулись. 

— Она права, — откликнулся Валерий со своей скамьи в салоне скорой. 

— Щас он скажет, что люди хуже мусора, — сказала Зина в нос. 

— Нет. Люди гораздо опаснее мусора, и об этом нельзя забывать. 

Они выехали на Земляной вал и уперлись в пробку и дорожные работы.

— Да еж твою налево, — сказал Валентин разочарованно. 

— Люди не мусор, — повторила Ксения еще раз, как будто повторение приносило ей дополнительную уверенность в правоте своих слов. 

— Но кое-что общее у нас есть. С мусором, я имею в виду. 

— Мы воняем, как еноты, — пропел Валентин. — Тра-та-да-та-да-да. А еноты любят мусор. Тра-та-да-та-да-та. 

— Мусор имеет свою цену. Остаточную ценность и стоимость его переработки. И люди имеют свою цену. Сколько вы стоите, Ксения?  

Ксения покачала головой. 

— Думаете, неправильно оценивать людей в денежных знаках? Не обязательно оценивать в деньгах. Есть множество способов оценки. Кто-то стоит того, чтобы отдать за него жизнь. А кто-то не стоит и мизинца. 

— Выеденного яйца, — сказала Зина. 

— Выеденного яйца, целого яйца. Чего стоите вы, как вы думаете? 

— Ничего не стою, — сказала Ксения равнодушно. 

— Вы так объективны. Ах, Ксения, если бы все люди были такими, как вы. На самом деле, рассчитать, чего стоит человек, не составляет труда. Но нужно четко придерживаться критериев объективности: польза, кпд и смысл. Некоторые очень богатые люди, имеющие огромные состояния, так же бессмысленны и бесполезны, как бомж, перебирающий содержимое мусорного бака. Возможно, бомж даже менее вреден, потому что не покупает бесконечно новые и новые вещи, провоцируя появление нового мусора. Что вы умеете? Что вы производите? Какое влияние вы оказываете на своих сосуществователей? Все это можно объективно оценить. 

— Сосуществователей? Разве есть такое слово? — спросила Зина. 

— Нет, я только что придумал. 

— Разве человек не ценен тем, что он такой, какой он есть, в единственном экземпляре… 

— Самоценности не существует. И с чего вы взяли, что вы единственный экземпляр себя? 

— Разве где-то есть еще Ксения Чугунцева, 33-х лет с русыми волосами и плоскостопием? 

— Может быть. А может быть, вы и я — один и тот же человек, просто у нас разная оболочка и мы движемся по разным траекториям. 

— Вы имеете в виду, что мы один и тот же человек в разных телах? 

— Что-то в этом роде. 

— Тогда мы должны чувствовать и думать одинаково?

— Можно думать, что люди уникальны и самоценны, но чем дольше вы будете в них всматриваться, тем четче будет ваше понимание, что это не так. Люди следуют протоптанным дорожкам, думают уже кем-то подуманные мысли, чувствуют на свой манер спектр доступных человеку чувств — от гнева и раздражения до желания и привязанности… 

— А как же любовь? 

— При чем здесь любовь? 

— Она на что-то влияет?

— Нет.

— Если вы так думаете, то мы с вами не один и тот человек, Валерий, потому что вы рептилоид. 

— Я же говорил, — сказал Валентин, обрадовавшись. — Валерий — рептилоид. 

— Я просто рационален. Есть вещи, которые невозможно охватить человеческим разумом, он слишком для этого мал, слишком зависит от гормонов, плавающих в наших телах. Подумайте, сколько китайцев и некитайцев умерло и еще умрет от вспышки этого гриппа. Люди были, а теперь их нет. Что это значит? Вот для вас лично. Ничего. Люди появляются и исчезают, как песчинки в песочных часах. Подумайте, сколько людей уже жило и умерло на планете Земля. А сколько живых существ? Земля проложена мертвецами, как бисквитом. Мы включены в цикл умирания и рождения, как и любое другое белковое существо. Но мы почему-то думаем, что в нас есть какая-то особенная важность из-за того, что двести-триста лет назад один талантливый мужчина — это всегда мужчина, очень редко женщина, так уже повелось — нарисовал Джоконду, а еще один сто лет спустя сочинил «Лунную сонату». Но эти вещи не имеют к нам никакого отношения, это лишь продукты для развлечения и созерцания.     

Ксения, не отрываясь смотрела на рыжий завиток волос на шее медицинской сестры Зины, она перестала слушать, что говорил Валерий и приказывала шее Зины повернуться к ней, но та не поворачивалась. Ксения подумала, что сейчас сойдет с ума и должна выпрыгнуть из салона скорой помощи, чего бы ей это не стоило.  

— Приехали, — сказал Валентин. — Енот-рептилоид. Тра-та-да-та-да-да. 

 

Ксения торопясь прошла мимо усатого Николая «хаха» Палыча (он ей сально подмигнул) в зал, где сидели операционистки за стеклами, покрытыми отраженными нимбами встроенных в потолок ламп: ближе к вечеру подтянулся народ, женщины с азиатскими чертами лица и в черном свитере среди ждавших своей очереди не было.   

— Чугунцева, — окрикнул её Аркадий Семенович. — Ко мне в кабинет. 

Он сам закрыл за ней дверь.  

— Где вы были? Что с вами в очередной раз? Теперь кто-то на вас наблевал?

— Да. Это я. 

— На вас нет лица, — согласился Аркадий Семенович и вздохнул. — Ну что опять стряслось? 

— Здесь была женщина… 

— Да, я уже в курсе. Мы разобрались. Раз, она не из Китая, а из Вьетнама. Два, её уже увезла скорая. 

— Я потеряла сознание на улице. Но сначала меня вырвало. 

Аркадий Семенович постучал карандашом по столу. Ксения заметила, что на железном обруче на кончике нет ластика, розового, как язык.  

— Хм. Идите домой. Я отпускаю вас сегодня до конца рабочего дня. 

— Спасибо, — сказала Ксения тихо. 

— Чугунцева… 

— Да? 

— Возьмите себя уже в руки. 

— О чем вы? 

— Все знают, что вы расклеились после того, как ваш… к-хм… сожитель вас оставил. Но это же… это же жизнь. Соберитесь. Надо работать. 

Слова приободрения давались ему с таким трудом, что лицо Аркадия Семеновича слегка покраснело. 

Ксения встала и вздохнула. 

— В жизни нет смысла, — сказала она. 

— И переоденьтесь. Нельзя ходить с блевотиной. 

 

*** 

Они со Шпажкиным лежали под одеялом. Ксения хотела предложить ему переехать к ней, но после того, как она упала в обморок на набережной Яузы, все стало казаться ей мелким и неважным: 19 тысяч, которые придется отдать квартирной хозяйке, поцелуи Шпажкина, разговоры на работе, цифры в экселе. Но Шпажкин каким-то образом прочитал её мысли и сказал, что очень хотел бы переехать к ней, но свободных денег у него нет, он помогает родителям с ремонтом и не сможет платить еще за одну квартиру. 

Рука Дениса лежала у нее на лобке, это не было неприятно и даже согревало. Она хотела убрать его руку, но не стала. Ксения чувствовала, что он засыпает. 

— Как ты понял это? 

— Что ты моя судьба? 

Ксения моргнула, говоря «да».  

— Просто. Увидел тебя и почувствовал. 

— И все? 

— А что, надо еще что-то? 

— Ну не знаю, может быть, узнать меня? 

— Я же мужчина, Ксюша, чтобы понять, мне не нужно тебя узнавать. — Его рука сжала ее промежность, рот приблизился к ее уху, она почувствовала теплое дыхание, а затем и его язык на своей коже, его указательный, а затем и средний палец нырнул внутрь нее. 

— Ну все, стоп. Я тебе не игрушка. 

— Я думал, тебе нравится… 

— Нравится, но завтра у меня рабочий день. 

— Завтра же суббота. 

— И это рабочий день кое для кого. 

— Ну еще немножко… 

— Не надо, — она слегка надавила на его бицепс.

Денис зафырчал, а потом лизнул ее губы. 

— Я понял, что ты моя судьба еще до того, как планеты пришли в движение. 

— Чего? Какие планеты?

— Сегодня на «Россию 24» приходил астролог и сказал, что из-за того, что швейцарские ученые обнаружили новую планету, траектории других планет сдвинулись на сколько-то там градусов и минут и поэтому мы все устремились к прошлому. 

— Астролог? На «России 24»?

— Да, но не Глоба. 

— Планеты изменили свою траекторию… Если Земля изменит траекторию движения, то мы все сжаримся или, наоборот, замерзнем. 

— Так и Грета Тунберг говорит. 

Ксения подумала, что слишком легкомысленно отнеслась к общему умопомрачению, и решила, что завтра почитает об этом где-нибудь, кроме инстаграма. 

— Это бред, — прошептала она. Денис снова начал гладить её бедро. — Ну все, хватит. Давай спать. 

— Ты уверена, что хочешь спать? Засыпать с мыслями о том, как мы зажаримся… в пустыне чахлой и скупой, на почве, зноем раскаленной, анчар, как грозный часовой, стоит — один во всей вселенной… 

— Раскаленной, — прошептала за ним Ксения, ставя ударение, как и Денис, на «е», чтобы она рифмовалась с вселенной. — Все, спать. 

Ксения закрыла глаза, но заснуть не могла. Она слышала внутри себя голос рептилоида Валерия на бесконечном повторе: «Чего вы стоите, Ксения? Чего вы стоите? Чеговыстоите? Чеговыстоитечеговыстоитечеговыстоите…» И свой ответ: «Ничего. Ничего. Ничегоничегоничегоничегоничегоничегоничегоничего…»

Диалог из этих сверлящих ее мозг фраз продолжался бесконечно, пока в окне не забрезжил синий утренний свет, и тогда Ксения, наконец, заснула.      

 

*** 

Вечером Шпажкин пригласил Ксению в кафе с красными скатертями и плохим освещением, рядом с её домом, заранее оговорившись, что сможет угостить Ксению только основным блюдом, а за напиток и десерт ей придется платить самой. Ксению это нисколько не обидело и даже не взволновало, и она молча согласилась. 

Когда Шпажкин удалился в туалет, а она открыла меню и глаза её начали механически перебегать от макарон к пицце и обратно, Ксения почувствовала, как слезы потекли у нее по щекам. Она закрыла глаза руками, но не могла перестать плакать. Что же происходит, черт возьми. Она ткнула себя салфеткой в глаз и едва не вскрикнула. 

Она вытерла лицо колючей льняной салфеткой — слава богу, она решила не краситься сегодня — и подняла глаза от пухлого меню: на стуле на месте Шпажкина сидел Валерий. Его красивые волосы снова отросли, он больше не выглядел как сотрудник банка, а скорее как жиголо или аферист.  

— Я не одна, — сказала Ксения, кивнув на оставленный Шпажкиным мобильный телефон. 

— Я знаю. Я запер его в туалете. 

— Что вы хотите от меня, Валерий? Зачем вы преследуете меня? 

Валерий сложил руки перед собой домиком и немного подался вперед. 

— У меня есть к вам предложение, Ксения, от которого вы не сможете отказаться. Ну то есть, вы, конечно, можете отказаться, если вы дура. Но я убежден, что вы не такая. Но сначала ответьте мне на один вопрос. 

 «О боже, — подумала Ксения. — Начинается».   

— Кем бы вы хотели быть? Джокондой, к которой стоят толпы людей, слышавших о ней звон, любимой поверхностной любовью? Или малоизвестной картиной малоизвестного художника — или художницы! почему нет? — например, «Девушкой с птичьим коробом» Бронции Пинкель-Коллер? Её мало кто знает, но среди тех, кто знает и понимает, она имеет неоспоримый статус ценности и редкости. 

— Я бы не хотела быть вещью. 

— Картина — это не просто вещь… 

— Я бы не хотела быть картиной. 

— А кем бы вы хотели быть? 

— Никем. Я же уже есть. Что толку, если я захочу быть Меган Маркл, или принцем Гарри, или королевским корги. Даже вами. Я — это я, уже никуда от этого не денешься. 

— Но не может же быть, чтобы вы не хотели быть кем-то другим? 

«Когда же ты отстанешь от меня, рептилоид», — подумала Ксения.   

— Я хочу быть Ксенией Чугунцевой с зарплатой на на 19 тысяч рублей больше моей нынешней зарплаты, чтобы мне не пришлось делить съемную квартиру с кем-то еще. 

— Вы можете легко стать ей. 

— Мне подняли зарплату три месяца назад, в ближайшее время это маловероятно. 

— Вы очень рассудительная женщина. 

— А вы тоже думаете, что все женщины истерички? 

Он пожал плечами. 

— Какая разница, что я думаю. Но то, что все женщины истерички, — факт. 

Ксения покачала головой. «Когда же ты провалишься сквозь землю, рептилоид несчастный», — подумала она. 

— Вы довольны выбором, который сделала для вас судьба? 

Ксения потупила взгляд и посмотрела на узор тарелки перед собой, чтобы не ответить слишком резко. 

— Вы довольны тем… 

— Я поняла вопрос. Да, пожалуй, что довольна. Могло быть и хуже. 

— Это ваш критерий довольства? 

— Критерий. Бижутерий. 

— Слабовольный ипохондрик, преподающий русский язык и литературу школьникам… 

— Вы знаете Дениса? Он очень настойчивый и совсем не слабовольный. 

— Мне импонирует, что вы защищаете эту слабовольную трясогузку. Раз уж судьба подбросила вам такой довесок. Но спросите, сколько кредитов на нем висит, на что он их потратил и как он собирается их выплачивать. Итак, мое предложение. Я считаю, что вся эта судьбоносная заваруха — подножка для человечества. Я не хочу, чтобы кто-то решал за меня, кто моя судьба и где она. Я избавлю вас от Дениса, а вы избавите меня от повинности изображать любовь с какой-то истеричной бабой. Я предлагаю вам свободу. Мы сделаем вид, что мы судьба друг для друга — и мир оставит нас в покое. Я могу очень многое, но мне нужна помощь. Одному тяжело. Я наблюдал за вами и выбрал вас. Сначала я выбрал Валентина, но он слишком мрачный и дразнит меня тем, что я рептилоид. Это порядком подзадолбало меня.  

— Вы гей? 

— Нет. 

— Вы рептилоид? 

— Вы знаете, кто такие рептилоиды? 

— Нет. Но ваш друг Валентин сказал, что мы не успеем сказать кря-кря, как они нас всех сожрут.  

— В плане истеродности Валентин даст фору любой бабе. Я не поддаюсь массовому психозу, не мереяюсь ни с кем членом, считаю, что гороскопы бесполезны, потому что ни один из них не расскажет, в каком районе вы выросли и сколько денег было на счету у ваших родителей. У моей жизни есть план, и я претворяю его в жизнь. Если все это делает меня в глазах бесхарактерных тряпок без цели в жизни рептилоидом, то я без сомнения рептилоид. 

— Что хотите от меня, Валерий? 

— Чтобы вы приняли мое предложение.  

— Как ваша фамилия? 

— Шубинцев. 

— Я подумаю над этим, — сказала Ксения только, чтобы он отвязался. 

— Великолепно. У вас есть пять дней. 

— А что потом? 

— Не могу пока сказать, но лучше вам уложиться в пять дней. 

С этими словами Валерий встал и поцеловал её руку. 

Когда Денис вернулся из туалета, у него был несчастный измученный вид. 

— Что такое, у тебя кровь в моче? 

— Иногда ты такая грубая, просто как не знаю кто! Я сейчас не мог 10 минут выйти из туалета! Уже хотел звать на помощь… Заклинило чертову ручку. 

— Как же ты вышел? 

— Внезапно ее расклинило, ручку, то есть. 

— Расклинило? — Ксения удивилась, как выпукло в ней проступила внезапная жестокость. — Сколько на тебе кредитов? 

— Что? Я… откуда вообще… — Вина закрыла рукавом лицо Шпажкина. — Три… Но я все выплачу. Они маленькие. И мне мама помогает. 

— Мама помогает, — Ксения покачала головой. — Что ты за человек, Шпажкин. Что же ты за человек… 

— Обычный. — Денис сел и сложил руки в той же самой манере, что и Валерий до него. — И симпатичный, между прочим. 

— В общем, так. Не буду откладывать в долгий ящик. Я тут… короче, я тоже встретила свою судьбу — и вуаяля, это мужчина, который а) знает, где находится клитор у женщины; б) не берет деньги у матери, чтобы оплачивать набранные по глупости кредиты и в) платит за женщину, которую пригласил в ресторан. 

У Ксении защемило сердце: ей показалось, что Шпажкин сейчас заплачет, и он действительно заплакал. 

— Какая же ты сука, Ксения, — сказал он тихо и горько. — Могла бы показать, где находится этот чертов клитор. Там у тебя в промежности нет указателя. 

Ксения встала и покачала головой. Может быть, она пожалеет, что поступает так, а не иначе, но остановиться она уже не могла. Она отдала человека, которого любила, рептилии из инстаграма в интерьерах, ее подруга — эгоистичная сволочь и встречается с продавщицей бадов, а сейчас вообще пропала, и, возможно, облако эпидемии накроет весь мир и все они, все, кого она знает, кого, может быть, любит, кто ей, может быть, не безразличен, быстро и мучительно сдохнут. Мысль о том, что она не жила, как хотела, не любила, как могла, не дружила, как надо дружить — сильно и без потайных дверей, сотрясла её грудную клетку. Она не имеет никакой ценности, ничего из себя не представляет — и, если она исчезнет, никто в мире даже не шелохнется от такого поворота событий. Почему все так? Почему все так, а не иначе? Ксения не смогла удержаться и, глядя на плачущего Шпажкина, тоже тихо заплакала. Ей стало так жаль себя, так страшно, что жизнь утекает, а она даже не успела оглянуться на нее, а, подняв голову, увидела над собой смертоносную иглу.   

— Какое-то наказание. Все в моей жизни не так, как должно быть. 

— А в моей все так, как должно быть. 

— Потому что ты кретин, — сказала Ксения зло. 

— Ну как только выплачу кредиты, — поправился Шпажкин. — Елы-палы, ты могла бы сказать мне, где находится этот чертов клитор. Я же все для тебя сделаю. 

Ксения оглянулась по сторонам и увидела, что на них смотрят. 

— Прощай, Денис. Кто-нибудь другой тебе объяснит. То есть другая. 

Она взяла свою сумочку со стула и пошла к выходу под полными презрения взглядами официантов, разглядывавших ее, платье и раскрасневшееся лицо, как зажатого пинцетом мертвого жука.   

Валерий Шубинцев стоял между фонарем и урной на фоне многоэтажек и вечереющего неба и курил. Увидев Ксению, он затушил сигарету и пошёл ей навстречу. Первый раз она видела его без пиджака, в белой рубашке и белой футболке, выглядывающей из воротничка. 

— Я согласна, — сказала Ксения. 

— Восхитительно, — ответил Валерий и улыбнулся, но его глаза оставались сдержанными и холодными.  

— Я хочу знать, что случится через пять дней. 

— Всему свое время. Может быть, и не через пять, может быть, раньше. Но то, что вы решили быть с нами, — он запнулся, но быстро исправился, — со мной — это правильное решение. И скоро вы сами в этом убедитесь.  

— С нами? — Ксения смахнула прядь со лба и пальцами ненароком коснулась засохшей ранки. — С нами — с кем? С жидомасонами, иллюминатами… 

— С нами — с МОКБП.

— Что такое мокабэпэ?  

— Международный Общественный Комитет по Борьбе с Перенаселением. 

— Никогда не слышала о таком. 

— Теперь услышали. Поедем ко мне, и я вам все объясню. 

Ксения сделала шаг назад. 

— Нет. Я, конечно, схожу с ума, но я не идиотка и не поеду к вам домой, чтобы вы меня сожрали или изнасиловали.  

Валерий строго посмотрел на нее холодными глазами. 

— Если бы я хотел вас сожрать, то я бы уже сделал это сто пятьдесят тысяч раз, вы бы даже кря-кря сказать не успели. 

 

***

Валерий жил недалеко от нее, на Севастопольском проспекте, в пятнадцати минутах ходьбы от метро «Чертановская». Он сказал, что его машина в ремонте, и они поехали на метро. До его дома они шли по прямой, никуда не сворачивая, и молчали.     

Валерий жил в маленькой, но чистой съемной квартире с межкомнатными дверями без ручек и замков. Хозяин обещал поставить новые ручки, но еще не успел, объяснил Валерий. Единственная ручка во всей квартире, кроме как на входной двери, была в туалете.  

— Довольно неудобно, но пока так, — сказал Валерий без извиняющегося тона в голосе, просто констатируя факт отсутствия дверных ручек. 

— Зачем я приехала к вам? — Ксения покачала головой. — Зачем? Зачем все? 

— Сейчас вы все увидите, — Валерий наклонился к ней, замер, как будто не мог решить, что сделает в следующую секунду, а потом сжал её плечо, но не в ободряющей манере, а как будто хотел проверить, на месте ли оно. — Я хочу вам кое-что показать. Мне нужно заручиться вашей безоговорочной поддержкой. Но я думаю, она у меня уже и так есть. 

Ксения снова покачала головой. «Какая чушь», — подумала она.   

— Ну да, есть. Дальше что. 

— Сядьте, — приказал Валерий, но мягко. 

— Я уже сижу, — сказала Ксения. Она сидела на табуретке в маленькой кухне. 

— Ах да, — Валерий сел наискосок от нее. — Так вот, времени у нас не очень много… 

— Вы все-таки собираетесь съесть меня? 

— Ну нет, конечно. И прошу, меня очень обижают эти шутки, не повторяйте их больше никогда. 

— Хорошо, — Ксения кивнула. 

— Времени немного, я постараюсь объяснить вам все самыми простыми словами. Самое главное в жизни — это понять, что важно, а что нет. Когда вы это поняли, все становится просто и легко. 

Ксения кивнула. 

— Ага. И? 

— Например, мы с вами? Важны ли мы? Нет, конечно. Если бы вы были исследовательницей, ученой, биологом, генетиком, если бы я был математиком и логиком, то да, мы могли бы нести в себе толику, крупицу важности, но опять-таки мизерную: любого биолога можно заменить другим биологом, логика другим логиком и так далее. 

— Но отца нельзя заменить другим отцом, мать нельзя заменить, нельзя заменить любимого… 

Валерий поднял руки вверх, как будто на него наставили пистолет. 

— Так, во-первых, пожалуйста, не перебивайте меня, во-вторых, вы проваливаетесь в область чувств — мать, отец, любимый, вся вот эта херь. Про них мы вообще забыли. Чувств не существует. Забудьте о них. Чувства — это гормональные призраки внутри вашего тела. Важна только цель. 

«Что ты несешь? Что ты несешь… — думала Ксения, но молчала. — Какая цель…»

— Ну и какая цель? 

— Продолжение. Продолжение и сохранение жизни. Не в смысле размножения нас с вами и няньченья детей, а в глобальном, планетарном смысле. Начнется эпидемия, появится вирус, которому наши, ослабленные постоянными приемом антибиотиков тела, не смогут противостоять: и мы вымрем. Не исключено, что, умирая, мы уничтожим часть флоры и фауны. Выживут только микроорганизмы. 

— И еноты-рептилоиды. 

— Гибель человечества — это не страшилка, а реальность. И знаете, почему это произойдет, потому что от нас ничего не зависит, мы не чувствуем, что кому-то нужны, что мы для чего-то созданы, кроме листания смартфона и просмотра сериалов, мы в ловушке собственной ненужности. 

Ксения как будто очнулась ото сна и жадно смотрела на его лицо. 

— В этом вся проблема. Почему так происходит? Потому что людей слишком много — вот почему. Потому что мы ждем, что кто-то выполнит работу за нас, кто-то возьмет ответственность на себя: где находятся рычаги управления обществом, в этом углу мы платим налоги, в этом углу мы получаем пенсию, в этом углу нас судят и сажают в тюрьму — эти механизмы вертятся, как ржавые шестеренки, они уже давно утоплены в хаосе всего и вся. На свете слишком много людей, все эти люди чего-то хотят, они потребляют кислород, выделяют углекислый газ, убивают животных, живут в цикле аморфных желаний, не задумываясь о завтрашнем дне. Мы, Комитет Борьбы с Перенаселением, смотрим в завтрашний день и видим, что гибель человечества — это не завтра, она идет сейчас, полным ходом.  

— Этот вирус, вот это… 

— И это в том числе, да. Не сам вирус. Вирус — это наша инициатива. 

— В смысле… как ваша? 

— Мир не справляется с таким количеством людей, космические программы освоения внеземных ареалов обитания провалены, искусственный интеллект может понять вашу суть или, не знаю, решить проблему коммивояжера для логики второго порядка, но он не накормит вас, не даст вам хлеба, не даст вам незараженной воды. Поэтому мы приняли решение — пока не разразилась настоящая эпидемия, грязная, уродливая, которая уничтожит человечество, такое, как мы его знаем, мы сделаем первый ход сами. Элиминация населения Земли, искусственный отбор — мы останемся с миллиардом, самое большее двумя миллиардами людей, вместо восьми. Это мы имеем сейчас, а через каких-то жалких 80 лет — нас уже будет одиннадцать, вдумайтесь в это, одиннадцать миллиардов… Через 80 лет мы вступим в фазу истребления. Этого не должно произойти. Мы должны сократить население сейчас, без грязи, без давления… Беспристрастный вирус — наш помощник. 

— И вы начали с Китая. 

— Ну разумеется. Их больше всего. 

— А любовь, судьба… люди, встретившие свою судьбу. 

— Эта истерия не имеет к нам никакого отношения. Но, должен признать, она случилась довольно вовремя и здорово помогает нам в нашем отборе. Было бы глупо ее не использовать. Именно благодаря ей вы теперь в наших рядах. 

— Я… не знаю, что сказать. 

— Ничего не говорите. Я рад, что мне не потребовалось убеждать вас. Вы не представляете, как трудно было с Валентином… Мы ищем людей, которые могут отстраниться от собственных переживаний, от себя, и взглянуть на общую картину — сверху, снизу, сбоку, не важно как. Земля задыхается. Мы должны освободить её от себя и установить новый порядок вещей. Порядок, в котором каждый будет отвечать за то, что происходит сейчас. Не просто пожимать плечами — ах, я ни на что не могу повлиять, а лично отвечать за вверенный ему кусок жизни. 

— А где Валентин? 

Валерий расстегнул вторую сверху пуговицу на рубашке. На его лбы выступили мелкие грозья пота. Его нежные губы дрожали — только сейчас Ксения заметила, какими нежными кажутся его губы, как мягка и нежна безбородая линия его подбородка. Но его взгляд был твердым и собранным, как чугунная сковородка в руке опытного убийцы.   

— Что? Мы поругались. Он без конца обзывал меня рептилоидом. В конце концов, это меня задрало. Он сейчас в соседней комнате. 

— Мы, наверное, его разбудили. 

— Он не спит. 

— Ему что, плохо? 

— Да нет. 

Ксению ошарашила мысль, пришедшая ей в голову, и она, не подумав, что может обидеть Валерия, выпалила её.   

— Он, что, ваш любовник? — Лицо Валерия слегка потускнело, и Ксения поняла, что задела его. — Простите, — сказала она. 

— Если вам так интересно, спросите его. Да, да. — Валерий кивнул на закрытую дверь. — Спросите, спросите. 

— Это… вообще… Мне не следовало. 

— Нет, раз уж вас так это беспокоит, идите к Валентину и спросите, спим ли мы друг с другом. Идите! 

Это был приказ, Ксении неохотно пришлось ему подчиниться. Она осторожно постучала в дверь, но никакого ответа не последовало. Она вопросительно посмотрела на Валерия. Ксения вспомнила, что Валентин резкий сумасбродный псих с разбитым сердцем и может наброситься на нее, если она войдет в его комнату без стука. 

— Просто войдите и спросите, — сказал Валерий сухо. 

Ксения кивнула. 

— Он же вспыльчивый мудак, ваш Валентин. Но он оскорбляет только незнакомых женщин, а мы уже знакомы. 

— Еще родственниц.

Ксения вошла в темную комнату, где в углу горел одинокий торшер. Валентин лежал на софе, руки сложены на животе. Ксения поднесла руку к лицу и зажала рот. Горло Валентина было перерезано, на месте шеи была зияющая круглая рана, как будто из нее круглой лопаткой для мороженого удалили половину. 

Ксения вернулась на кухню к Валерию. 

— Спросили? — спросил Валерий. 

— Да. 

— Что он сказал? 

— Ничего. У него перерезано горло. 

— Да, — сказал Валерий. — Я так и думал. 

— Что… что происходит? 

— Не могу объяснить, но скоро вы все сами поймете. Валентин просто вел себя как маленькая истеричка. Довел меня до белого каления. Рептилоид то, рептилоид сё. Уже в печенках у меня это сидело. Я сказал ему тогда. Хочешь увидеть настоящего рептилоида. Я тебе его покажу. И показал. 

— У вас есть рептилоид? 

— Есть. Они, конечно, превосходны для утилизации человеческих тел, никаких отходов не остается, но управлять ими нелегко.   

— Вы не собираетесь вызвать милицию? 

— Полицию? Нет. Ну о чем вы, Ксения. Какая полиция… Так. Уже семь часов. Послушаем новости. 

Валерий щелкнул пультом от телевизора, и по нему побежали картинки всех возможных цветов с воющими и бегущими по экрану людьми. 

— Ужас какой, — сказала Ксения, садясь на стул со спинкой. Она почувствовала, как тяжелая стена усталости навалилась на нее. — Это эпидемия? Это Китай показывают?

— Ну что вы, Ксения, какой Китай? Вы вообще что ли не смотрите телевизор? Это сериал про зомби-апокалипсис. Очень, кстати, интересный. Сейчас уже новости начнутся. 

В подтверждение слов Валерия на экране закрутился земной шар, секундная стрелка часов встретила минутную и мужчина с толстыми обвисшими щеками в костюме, который, казалось, вот-вот лопнет на его теле, начал говорить, глядя в прямо камеру покрасневшими бледно-голубыми глазами.   

В России, сказал мужчина на экране, зафиксирован первый случай заражения китайским вирусом: автомаклер Виталий Иванов был госпитализирован и скончался через пять часов в центральной больнице Владивостока. Благодаря новейшему приложению Стей Виз Ми, мы нашли всех людей, контактировавших с заболевшим за последнюю неделю. Вот их список. На экране начали появляться фотографии людей с именами и фамилиями.  

Константин Курочкин, 27 лет, сказал диктор, когда на экране появилось счастливое и загорелое улыбающееся лицо Костика. 

Следующим было её имя и лицо.  

 

*** 

Ксения думала, что в больнице ее встретит хаос и неразбериха, но ничего подобного в приемном покое 4-й горбольницы её не ожидало. 

Валерий, доехавший с ней на такси до больничных ворот, сказал, что она ни о чем не должна беспокоиться, все под контролем МОКБП и она лишь должна проявить выдержку и продемонстрировать лучшие свои качества — невозмутимость, отстраненность и бесчувственность. 

— Легко, — сказала Ксения.

— Вот и славненько, — сказал Валерий. — Вас ждет небольшое испытание, но я уверен, что вы с ним блистательно справитесь, Ксения. Я не сомневаюсь. 

Ксения прикусила губу, что не засмеяться ему в лицо. 

«Мне 32 года, и рептилоид-убийца не сомневается в моих талантах. А чего добился ты?» — подумала она про себя. 

Ксения поднялась по ступенькам больничного крыльца, Валерий не двинулся с места и смотрел на нее снизу вверх. 

Ксения на секунду подумала, что они выглядят, как герои дневного сериала — и все из-за белой рубашке Валерия с расстегнутым воротничком и его волосам афериста. Как выглядит она, Ксения даже не хотела задумываться. 

— Вы идете? — спросила она Валерия, но тот покачал головой. 

— Нет. Увидимся, когда вы выйдете из карантина. 

— Валерий, — сказала Ксения неожиданно для самой себя.

— Да? 

— Чем вы занимаетесь? 

— В обычной жизни, вы имеете в виду? 

Ксения кивнула. 

— Продаю БАДы, — ответил он.   

 

Когда Ксения назвала в регистратуре свое имя, женщины в белых халатах с высоко поднятыми волосами удивленно посмотрели на нее. Их лица были закрыты мягко-голубыми медицинскими масками. Насколько раз они спросили её, почему она не в инфекционной больнице, Ксения деликатно проигнорировала вопрос оба раза: она здесь, потому что Валерий привез её сюда, а не в инфекционную больницу.

Около больницы остановился туристический автобус, и оттуда высыпала группа женщин с детьми, их сопровождало двое мужчин в бронежилетах. Женщины и дети заполнили собой больничный холл перед регистратурой, поднялся гвалт и плач. 

Ксения сидела на дермантиновом кресле и повторяла про себя одну единственную фразу, готовая в любую секунду озвучить ее: «14 дней назад я имела контакт с человеком, который работал вместе с заболевшим мужчиной из Владивостока. Я здесь для обследования и возможной госпитализации». 

— Женщина, — перед ней возникло лицо молодой женщины, искаженное мукой. — Ради бога, посмотрите за ним. Надо мне в туалет, срочно. 

Ксения не успела задуматься, как женщина вручила ей ручку маленькой девочки в розовом платье и побежала куда-то по коридору. 

— Мама всегда обращается к тебе в мужском роде? — спросила Ксения девочку, но та недоверчиво смотрела на нее и жевала ногу плюшевого зайца. 

Стоило женщине убежать в туалет, как в холле появилась группа врачей во главе с высокой крупной женщиной с очень высоко поднятыми светлыми волосами, которые начали группировать и распределять женщин с детьми по кабинетам. 

Над образовавшейся толпой стояло тяжелое облако переговоров, кто с кем общался, кого и где забрали, разорванное громким и повелительным голосом главврача. Ксения подумала, что эта женщина может быть исключительно главврачом больницы, столько надменности и осознания собственной важности было в ее движениях. 

— Тишина, — приказала женщина. 

Облако разговоров стихло. 

Молодая врачиха с волосами, убранными в хвост, и глубокими морщинами на лбу велела Ксении встать рядом с четырьмя другими женщинами с детьми. Только тогда Ксения заметила, что все еще держит девочку за руку, а та покорно жует ногу зайца. 

— Я… — начала Ксения заготовленную речь. 

— Никаких вопросов сейчас, — перебила её врачиха. — Все потом. Все идем за мной. 

Она так тяжело посмотрела на Ксению с девочкой, что тем ничего не оставалось, кроме как пойти за ней по темному коридору, в глубине которого светилось давно не мытое окно. 

Один единственный раз Ксения оглянулась, но мать девочки так и не появилась из туалета. 

 

Их привели в процедурный кабинет, похожий на все кабинеты флюорографии, где Ксении доводилось бывать, вместе взятые. Ксения была единственной с ребенком-девочкой, остальные женщины выглядели моложе её и держали за руку или на руках маленьких мальчиков в синей детской одежде с машинками и динозаврами. 

За столом процедурного кабинета сидела женщина в белом халате с неприятными темным лицом в очках и черными торчащими в разные стороны волосами, которые Ксения про себя нарекла воронье гнездо. 

— Дети отдельно, матери отдельно, — сказала она таким же неприятным липким голосом, как и ее волосы. 

Дети в силу своего малого возраста не могли понять смысла слов, но звука ее голоса было достаточно, чтобы они начали плакать и верещать. 

— Матери отдельно, дети отдельно, — повторила женщина из-за стола, молодая врачиха, сопровождавшая их, засуетилась. 

Самый маленький мальчик, сидевший на руках матери, чью почти безволосую голову украшала синяя панамка, заорал, как пожарная сирена. 

— Зачем это? — сказала полная женщина с короткой стрижкой. У нее было живое лицо и приятный голос. Я не оставлю своего ребенка одного. Пока мне не объяснят, что происходит… 

Ксения мысленно согласилась с ней и посмотрела на ногу зайца, которую девочка наконец выплюнула, слюна стекала по ее подбородку. Ксения не знала, имеет ли она право трогать чужого ребенка. Ей захотелось вытереть лицо девочки салфеткой, но она подумала, что прикосновение чужого человека может обеспокоить и расстроить её, и не стала этого делать.  

— Женщина, ну чего вы препираетесь… Хотите, чтобы ваш ребенок заразился и умер? — сказала женщина с вороньим гнездом на голове. — Этого вы хотите? 

Упоминание смерти так напугало женщин, что они сильнее прижали детей к себе, а дети сильнее завизжали. Увидев плачущих парней, девочка тоже начала хныкать. 

— Заболевают только люди, нашедшие свою судьбу. Это не распространяется на детей!   

— Но это распространяется на вас! Ну чего вы начали препираться… Хотите, чтобы вам сделали укол успокоительного? Дышите сильнее в лицо своему ребенку. Если вы уже инфицированны… 

— Не запугивайте меня, — прошипела женщина. 

Мальчик в зеленых шортах спрятался за спину матери. 

Ксения следила за тем, как напряжение в кабине увеличивается, а воздух становится все кислее и неприятнее. Она посмотрела на две белые двери, каждая из которых вела в смежную процедурную комнату: одна для детей, другая для родителей. 

— Позови Казанцеву, — сказала женщина за столом, и молодая врачиха приоткрыла дверь и выглянула в темный коридор. 

— Не затягивайте, женщина. Вы угрожаете своему ребенку, как вы не понимаете! 

Одна из матерей, самая юная, но с самым взрослым мальчиком сделала шаг к стене: она колебалась. 

— Ну если… если… а что вы будете с ними делать? Брать анализы? 

Увидев ее замешательство, молодая врач быстро схватила мальчика за руку и буквально пихнула его в чьи-то руки за дверью. 

— Спокойно, мамаша. Мы только хотим помочь вашему ребенку. 

Тем же приемом за дверью оказался второй мальчик. Ксения не могла смотреть на лица их матерей. И только женщина с короткой стрижкой спрятала плачущего ребенка у себя за спиной и не отдавала его. 

Молодая врачиха пристально посмотрела на Ксению, потом на девочку. 

— Ну иди, — сказала Ксения девочке. — Иди.

Врачиха покачала головой.  

— Вы бы хоть вытерли её, посмотрите, какая она свинюшка, — он взяла девочку за руку и проводила её за дверь.    

Девушки, чьих детей отобрали, с ужасом и презрением смотрели на Ксению, как будто не могли поверить, что она существует. 

— Это вообще не мой ребенок, — сказала Ксения в свою защиту.  

— Вы не мать… — прошептала самая молодая девушка. 

В приоткрытую дверь кабинета вошла рыжеволосая женщина в белом халате, и Ксения сразу же узнала её — это была Зина из машины скорой помощи. 

Она прошла на середину кабинета и сразу начала орать. 

— Женщина! Что делаете вы! Хотите, чтобы малыш умер ваш от горячки! 

— Но у него нет температуры… 

— Вы понимаете, с кем вы спорите! Вы спорите с врачом! Хотите сами себя прооперировать? Дать скальпель вам! 

— Я не больна! — нервы женщины начали сдавать. — Мне не нужна операция! 

— Оставьте ее! Пусть выметается! Хочет, чтобы ребенок умер у нее на руках — пожалуйста. Больше антивируса останется для других пациентов. 

— Какого антивируса… 

Женщина едва не плакала. Но Зина из скорой помощи отвернулась от нее и посмотрела на Ксению.  

— Чугункина? Ксения? 

— Чугунцева, — поправила Ксения. 

— Пройдемте. 

 

Ксения проследовала на Зиной в белую дверь слева. 

Высокая грузная женщина с высоко поднятыми волосами, кого Ксения приняла за главврача больницы, сидела за столом. По обе стороны от стола стояли мужчины в белых халатах с лицами, показавшимися Ксении очень неприятными, как будто изъеденными оспой. Лица мужчин были усталыми, полными с трудом скрываемого отвращения. Главврач и мужчины смотрели в стену: Ксения проследила за их взглядом. Они смотрели на экран жидкокристаллического телевизора, где без звука отображалось все, что происходило в соседней комнате. Ксения увидела, как молодая врачиха вплотную подошла к женщине с мальчиком и пытается отобрать у нее ребенка. 

Главврач (была ли она главврачом, Ксению начали одолевать сомнения) несколько раз кашлянула в кулак, а затем посмотрела на Ксению. 

Ксения узнала этот взгляд: он был тяжелым и равнодушным, как у Валерия. 

— Рада приветствовать вас в нашей компании, Ксения Константиновна Чугункина.

— Здравствуйте и спасибо, — ответила Ксения, — Только Чугуцева. 

— Ксения — такое красивое имя. Как Ксения Петербуржская, ну вы, наверное, знаете… 

Ксения кивнула. 

— Хочу вас поздравить, что вы блестяще прошли тест. Мы рады вам сообщить, что вы приняты. Поздравляю. 

Женщина поднялась с места и протянула Ксении руку. Ксения пожала её: рукопожатие главврача было прозрачным и вялым, точь-в-точь, как у Валерия. 

— Спасибо, — сказала Ксения, не решившись спросить, какой тест она прошла и куда её приняли. 

— Все, как рассказывал Валерий Семенович, исключительная собранность и безэмоциональность. 

— Поздравляю, — сказала Зина и тоже пожала Ксении руку. 

— Спасибо, спасибо. Могу я задать один вопрос? Антивирус, который сейчас упомянула врач… Уже нашли штамм от этой заразы? 

— Валерий Семенович не рассказал вам? Элиминация популяции проводится в больничных условиях, под надзором врачей, с минимизацией болезненных ощущений. Антивирус, как мы его называем, — основной инструмент элиминации. 

Зина поджала губы и кивнула, и только в этом момент Ксения поняла, что же происходит. Она почувствовала, как внутри неё, как барабанная палочка, стучащая о металлический операционный стол, включилась невидимая дрожь.  

— Э-э… Я бы не сказала, что эти женщины не испытывают болезненных ощущений. Извините, конечно. Но у них настоящая истерика. 

Главврач вздохнула. 

— Гормональные истерики. Да, от этого никуда не денешься. Но от настоящей боли никто из них не будет страдать. Мы об этом позаботимся. Мы же не фашисты. 

Ксения не знала, что ответить на это, и кивнула. 

— Всем поступившим в больницу этим утром введут препарат внутривенно в ближайшие час-два, мы начали операцию элиминации по всей стране. Китай стартовал еще на прошлой неделе. Со следующей недели элиминация начнется в США и Латинской Америке. Мы на пути к новому порядку, Ксения, и я от всего сердца поздравляю вас с тем, что вы теперь — одна из тех, кто будет его создавать. Одна из нас. 

Мужчины с проеденными оспой лицами вяло зааплодировали. 

— Вводить инъекции вам нельзя, у вас нет медицинского образования. И официально вы все еще в карантине. Но вы уже сейчас можете помогать с распределением населения по палатам. Зиночка выдаст вам белый халат. Ну, добро пожаловать! «Когда судьба стучится в дверь…» Что мы говорим? 

«Прячься. Прячься», — подумала про Ксения и поняла, что, кажется, прикусила губу.      

— Что мы говорим… — повторила главврач. 

Ксения выпрямилась и посмотрела ей прямо в глаза. 

— Действуй!  

— Вот и хорошо. Вот и умница. 

 

*** 

Ксения спустилась по лестнице и оказалась в пустом больничном дворе. Она села на скамейку рядом с бетонной урной, но скамейка была мокрой от росы — она встала. На её плечи был накинут белый больничный халат. 

Ксения посмотрела на ворота больницы и примыкающие к ним гаражи. Скоро один за другим туристические автобусы и машины скорой помощи будут проезжать через них и высаживать, выкидывать оттуда людей, Ксения представила себе это так ярко и отчетливо, как будто это уже происходило на ее глазах. Она нашла в контактах номер Шпажкина и набрала его.  

— Ты одет? 

— Ксе… Это ты? Ксения? Я же на уроках. Сегодня же первое число. Я перезвоню тебе, хорошо… 

— Денис! Слушай меня! Не перебивай. Найди кого угодно на замену. Бери машину и приезжай на Дубининскую улицу, 69. Ты слышишь меня! 

— Меня уволят, если я уйду… А что там на Дубининской? 

— Это больница. 

— Боже. Ты в больнице? 

— Нет. Нет времени объяснять. 

— Я три года не сидел за рулем… 

— Денис! Вынь голову из жопы! Ты видел хоть раз, чтобы я волновалась без повода! А теперь он есть. С минуты на минуту объявят государственный карантин. Если ты не выйдешь из школы сейчас, ты уже не выйдешь оттуда никогда. Прежняя жизнь закончена. Мне нужна твоя помощь. — Ксения тяжело вздохнула и добавила. — Ты же моя гребаная судьба, черт подери. Я жду тебя. 

Ксения положила трубку, нажав на красную иконку с ее изображением, еще раз взглянула на бледно-зеленые шторы больничных и пошла в сторону открытых ворот.