Когда Илья в третий раз прошел по коридору, чтобы посмотреть в зеркало, мама не выдержала и спросила его.
— Куда это ты так вырядился?
По телевизору две женщины орали друг на друга, мама сделала звук тише и обернулась, чтобы услышать его ответ.
— В клуб, — сказал Илья с тихой гордостью.
— В клуб? На танцульки, что ли?
— Да нет. В дискуссионный клуб.
— Как пидор оделся, — сказал Валерик. Он сидел на соседнем с мамой кресле, но смотрел не в телевизор, а в телефон. В уши у него были воткнуты белые беспроводные наушники.
Мама нажала на мьют на пульте и повернулась к нему. Её рыжие завитые кудри задрожали, она почти заорала на Валерика.
— Так. Чтобы больше я этого не слышала! Кто так выражается?! Гопота подзаборная.
— Не, ты на него посмотри. Где он этот костюмчик откопал…
— Чтобы я больше этого не слышала, ясно?! Я ясно выражаюсь!
Валерик недовольно заерзал в кресле.
— Ясно, ясно… — пробурчал он, вставляя обратно выпавший из уха наушник.
— Что за дискуссионный клуб, Илюша? Что вы там собрались дискуссить?
Валерик прикрыл лицо длинной и тонкой, как лезвие лопаты, ладонью и тихонько хихикнул, но это не скрылось от маминого взгляда.
— А вот щас чего ржем? Над матерью? Очень смешно?
— Ма, вот чё ты привязалась? Я ваще не слушаю, о чем вы базарите! Избавь меня только вот от этого всего, Илюша-Зайчуша… Ты с ним сюсюкаешь, а потом возмущаешься, чего же это Илюшенька не как мужчик? Че же за юбку мою держится, бедненький?
— Поучи, поучи, мать! Может, и деньги тогда ты не будешь у матери брать взаймы…
— А вот это ваще при чем?! Надо мя обязательно уколоть, да?! Да верну, верну я тебе все твои деньги! До копейки! Думаешь, не верну??!
Они повернулись друг другу, обратив длинноносые профили к Илье. Лица мамы и Валерика были вырезаны по одному лекалу: массивная квадратная челюсть, длинный, тонкий, сужающийся к кончику нос. Мамино лицо было рыжим, чуть красноватым — из-за волос, Валерика — бледным и нездоровым, как белая олимпийка его спортивного костюма.
Мать стала отчитывать Валерика за безделье, а он ее — за то, что она компостирует ему мозги и не дает свободно развиваться.
Хлопнула входная дверь. Мама и Валерик синхронно обернулись.
— Ушел, — сказала мама, обводя взглядом пустой крючок, где обычно висела куртка Ильи. — По-мужски.
— По-анхлийски, блять.
— Валера, я возьму сейчас этот тапок и засуну в твой поганый рот. Ты с матерью разговариваешь! Ты не на скамейке со своими пацанами. Имей совесть уже!
— Ладно-ладно, — лицо Валеры схватил легкий румянец, он старался не смотреть на мать. — Пардоньте. Не буду, не буду.
— Пардоньте… Как будто я на смене на заводе. Уже достаточно я этого наслушалась в своей жизни.
Валера кивнул. Он смотрел на экранчик телефона перед собой.
— Думаешь, девушка у него какая-нить есть? — спросила мама, возвращая телевизору прежнюю лающую громкость. — Все теперь прослушали…
— Ну какая, мам, девушка? Ты видела, во што твой сын одет? Деда хоронили в прикиде моднее Илюхиного.
— Великоват чуть-чуть, подумаешь…
Валерик вынул наушник и повернулся к матери. Лицо его стало серьёзным, как блин со сметаной.
— Ты вот реально как ослепла. Я щас не ерничаю. Ты ведь сюсюкаешь с ним, только горшок за ним не носишь. А потом удивляешься, что это у него девушки нет? Ты же из него растишь не мужика, а ромашку!
— Так, — мама сделала звук еще громче. Вместо женщин теперь орал их бывший муж, принявший постриг. Иногда он брал руками тяжелый крест и подносил его к губам. — Хватит меня учить. Роди — и посмотрим, кого ты сможешь вырастить…
— Просто перестать сюсюкать с ним, вот и все.
— Я ни с кем не сюсюкаю! Хватит тыкать мне сюсюканьем! — возмутилась мама.
В телевизоре произошла какая-то легкая перепалка. Ведущий разнимал женщин и святого отца в длинной черной рясе.
— Блин, он кинул в нее этим крестом….
— Батюшки. Совсем отца Сергия с ума свели, стервы…
— Он же тяжеленный. Там три кэгэ минимум.
Валерик понес ко рту большой палец и зубами подергал заусенец на нем.
— Мам, насчет денег, кстати. Ты решила не давать мне их, что ли?
— О чем ты говоришь таком?
— Ну вот 10 штук, о которых мы говорили…
— Я, в отличие от некоторых, держу слово, дорогой мой. — Мама снова повысила голос, оскорбившись. — Обещала — значит обещала.
— И где они?
Мама всплеснула руками.
— Ну, наверное, там, куда ты их положил!
— Их там нет, — сказал Валерик, на его переносице образовалась глубокая складка.
— Валера, я твои деньги не брала. Не знаю даже, куда ты их положил! Ты, наверное, уже их переложил куда-то. Ты вечно такой несобранный…
Валерик сложил руки домиком на груди и смотрел в точку в пространстве перед собой. Его лицо, наперекор словам матери, стало собранным, как упаковка многоразовых салфеток в пластике, и напряженным, как вытянутая рука с зажатой гантелей.
На квартире у мастера Михаила Савочкина было не протолкнуться: собралось, как посчитал Илья по головам и обуви в коридоре, человек тридцать, не меньше. К своему страху и последующей ужасающей неловкости, доходящей до внутреннего отвращения, Илья увидел, что он единственный, кто пришел в костюме. Большинство парней были одеты в свитера и водолазки. Илья подумал, что будет выглядеть в костюме старше и представительнее, но теперь понял, что ошибся — он выглядел как провинциал, оказавшийся вместо собрания в районном муниципалитете на столичном митапе. Он снял пиджак, но потом снова надел его.
Он встал у стены со стаканом спрайта в потеющей ладони, пытаясь успокоить себя, что он в правильном месте, что здесь все свои, его собратья, парни, которые, как и он, пришли к мастеру за помощью и взаимоподдержкой, но слова, что он произносил про себя, таяли и казались все менее значительными и правильными. Они ничего не знают о нем. Никому нет до него дела.
Пискнул телефон, Илья провел пальцем по экрану.
если это ты гнида взял бабки урою тебя — пришло сообщение от Валерика.
Илья смахнул сообщение брата вбок. Но быстрее, чем он убрал телефон в карман, на экран выплыло продолжение.
я шутки не шучу. урою тебя. вор
Илья выключил звук и убрал телефон во внутренний карман пиджака. Смешно — мама дала денег этому тунеядцу, чтобы он купил себе шмотки для похода на собеседования, но не дала ему денег на посещение семинара, потому что это, видите ли, какая-то хрень. Как будто новые шмотки помогут этому несчастному лузеру найти работу. Илья отпил от стакана и сморщился, жидкость была на вкус как расплавленный сахар с невыносимо приторным привкусом чего-то цветочно-синтетического. Скорее всего, это был не спрайт, а какой-то его аналог за 39 рублей бутылка.
Илья хотел сплюнуть спрайт обратно в стакан, огляделся по сторонам и поймал на себе взгляд высокого парня в темном свитере: его лицо было покрыто рубцами, волдырями и маленькими красными точками. Парень смотрел на Илью и его костюм с легким налетом высокомерия.
«Вот черт», — подумал Илья.
— Первый раз? — спросил парень.
Илья кивнул, все еще надеясь, что ему удастся выплюнуть спрайт.
— Ну и как ощущения?
Илья кивнул еще раз, поджав губы.
— Да расслабься, — парень внезапно хлопнул его плечу, и Илья от неожиданности проглотил выпитый спрайт. — Все будет тип-топ.
— Я Григорий, — сказал Григорий.
— Я Илья, — представился Илья.
— С чем пришел? Бабки, бабы? — Григорий засмеялся, но тут же осекся и почесал красную точку у себя на лбу.
Илья стушевался: как же он расскажет о том, что привело его сюда. Он надеялся, что ему удастся поговорить с мастером Савочкиным наедине. Он не представлял, что ему придется рассказать о том, что он пережил, всем им — всем этим жизнерадостным парням с накачанными бицепсами в красивых мягких свитерах темного-синего и зеленого цвета, чьи сердца, в этом он был уверен, были надтреснуты так же, как и его собственное. Но они легко прятали это за кажущимися легкими и непринужденными улыбками и веселыми разговорчиками. Он так не умеет. Но скоро он тоже научится. Или нет. Илья не был в этом уверен. Его сердце треснуто не так, как другие. Он знает это. Его трещина не такая, как у этих ребят, меняющих одну девушку за другой. Но как это объяснить, кто поймет его.
— Ты чего затих? — спросил Григорий. — Думаешь о сессии?
— Да нет, какая сейчас сессия…
— Я про то, что будешь рассказывать. Это действительно непросто. — Он кивнул, как бы соглашаясь со сказанным. — Но стоит того.
Илья посмотрел на некрасивое шрамированное лицо Григория: этому парню тоже приходится нелегко. Откуда же в его взгляде столько высокомерия? Наверное, это признак силы, подумал Илья. Он осознает дистанцию между собой и другими и не позволяет чужому мнению влезть между собой и своей целью. И он тоже этому научится. Или нет.
Илья хотел спросить Григория, видел ли тот уже мастера Савочкина, но он уже увидел перед собой нечто, смешавшее его мысли. Он увидел лицо среди зеленых и темно-синих свитеров, лицо, одетое в светлую рубашку (хоть кто-то был одет, как и он) и серую жилетку, лицо, о которое он споткнулся и мгновенная боль пронзила его раньше, чем он успел осознать, кто перед ним.
— Это, что, девушка? — спросил он Григория чуть дрожащим голосом, как ему показалось, слишком громко. А что если она посмотрит на него? Тогда ему придется провалиться сквозь землю.
— Пойдем еще нальем чего-нибудь.
Алкоголь был строго-настрого запрещен на семинаре мастера Савочкина. Они могли выпить еще жидкой фиалки, колы или минеральной воды.
— Это ведь девушка, да? Вон там, в жилетке серой.
— Илья, — сказал Григорий с интонацией воспитательницы, как будто обращался к малому ребенку. — Это мероприятие только для мужчин. Здесь нет женщин. Девушек тем более.
— Вот и я о чем! — воскликнул Илья возмущенно. — Именно! Но это ведь… это девушка. Я же вижу, что это девушка…
Стоявшие рядом с ними парни косо поглядели сначала на Илью, а потом и на шрамированное лицо Григория. Григорий прищурился и облил их холодным презрением, он был выше их ростом и шире в плечах.
— Здесь нет баб, — сказал Григорий, даже не смотря в сторону девушки в серой жилетке. — Успокойся. Здесь все свои.
Но Илья не мог успокоиться. Он с таким трудом настроил себя на то, что ему придется поделиться тем, что он пережил с другим парнями, но чтобы рассказывать это какой-то девчонке — это уже слишком! Нет, на такое он не подписывался.
Он же не слепой. Это была коротко стриженная худая девчонка, плоскогрудая, наверное, даже в чем-то симпатичная, одетая как парень, выглядящая как парень, но это же девушка. Куда, черт возьми, смотрят все остальные.
Илья понял, что от Григория ждать помощи не придется. Ему надо было поговорить с мастером. Самым верным, конечно, было бы залезть на стол, где стояли газировка и минералка, и закричать на всю квартиру: «Смотрите, здесь девушка!» — чтобы все увидели и осознали, что среди них чужак, крот, но Илья не стал этого делать. Он еще не был морально готов к таким открытым жестам. Он хотел, чтобы на него смотрели, хотел, чтобы к его мнению прислушались, но любое внимание смущало его настолько, что он забывал, что именно хотел сказать, терялся и бормотал что-то несвязное. Поэтому он привык помалкивать и не отсвечивать.
Пока Григорий налил себе полный до краев стакан жидкой фиалки, Илья приблизился к группе парней, где стояла девушка, и прислушался к тому, что они говорят. Девушка стояла рядом с двумя парнями ниже, чем Илья ростом (ха-ха, подумал Илья, может, у него дурацкий костюм, но хотя бы он не карапет). Парни были подкачаны, а у одного вены струились по рукам — свитер был ему коротковат, Илья с завистью посмотрел на его запястья и стильную стрижку. Парень в свитере с рукавами нормальной длины, не такой раскачанный, бубнил что-то о том, как они поднимали сервера, а качок и девушка кивали, молча соглашаясь с ним. Илья не понял ни слова.
Волосы девушки были подстрижены коротко, у нее были густые ресницы, вздернутый нос и, разумеется, никакого кадыка, она напомнила Илье одноклассницу, которую он недолюбливал. Он еле дождался, когда парень закончит бубнеж про сервера.
— А я Илья, — вставил он, наконец.
— Игорь.
— Слава.
— Евгений, — сказала девушка девчоначьим голосом.
«Блин. Евгений! Это ты-то Евгений!» — хотелось закричать Илье ей в лицо, но ни один из накачанных парней даже не повел бровью, как будто в том, что она назвала себя Евгением не было ничего противоестественного.
— А… ты тоже программист?
— Я в кьюэй. Пишу разные тестики.
Илья не знал, как срулить с темы программирования, чтобы они не заподозрили, что он в этом ничего не понимает.
— Ясно-понятно, — сказал он.
— А ты чем занимаешься?
— Я-я? Я в Академии Водного транспорта. На экономиста учусь.
— Скукотища?
— Да нет, почему. Нормально.
Илья не мог вспомнить, когда он последний раз был в институте. Но скоро откроется начнутся пересдачи и сезон доборов, и ему снова придется туда переться. На нем еще висело несколько хвостов с прошлой сессии.
— Мы не знакомы? — спросила Илью девушка. Он старался не смотреть ей в глаза, но не мог сконцентрироваться ни на чем другом, кроме ее лица, со стороны казалось, как будто он её разглядывает. — Ты просто так не меня смотришь…
— Э-э… ты просто… просто на мою одноклассницу похож…
Девушка засмеялась, но по морщинам, побежавшим по ее лбу, по неестественности смеха, Илья понял, что его слова задели невидимую струну. Он еще не сошел с ума. Она не парень. Но раскачанные пацаны поддержали ее.
— Скажешь тоже, — сказал качок с короткими рукавами. — А я, может, на маму твою похож?
Он подмигнул девушке.
«Эх, если бы у меня был такой бро», — подумал Илья с завистью.
— Не, на маму мой брат похож, но он лузер.
— Новенький?
— Ну да.
— Чмырить родственников — это самое последнее дело. Мастер тебе еще об этом расскажет. Ты ведь не брата чмыришь, ты то, в нем чмыришь, что ты в себе самом боишься, ненавидишь… что там еще было?
— Не принимаешь, — подсказал качок.
— Презираешь, — сказала девушка.
Илья почувствовал, как душно и тесно становится ему в компании этих людей. Никто из них ничего о нем не знал, он выставил себя дураком, и теперь они думают о нем бог знает что.
— Ладно, я это… увидимся еще…
— Давай, — раскачанный похлопал его по плечу. Илья прочитал сочувствие, смешанное с жалостью в его взгляде, и ему захотелось оттолкнуть руку Игоря или Славы, ударить его по лицу.
Рука Ильи дрожала, когда он налил в стакан кока-колы до краев и, осушив его наполовину, позволил нескольким каплям упасть на пиджак. Он поискал глазами Григория, тот разговаривал с каким-то пухлым коротышкой в забавной майке с котятами, на которой было написано Dungeons and Kittens.
Илья невольно подслушал разговор парней, стоявших прямо за его спиной. Они говорили о том, что мастеру Савочкину не стоило проводить встречу в этой квартире, уже в прошлый раз было понятно, что она не вмещает всех участников, а их было меньше, чем сейчас.
— Скупидомство, вот что это такое, — сказал лысоватый парень со смешным голос. — И все потому что Станислав ничего не берет с мастера…
— Чего? — переспросил другой.
— Скупидомство, чего.
— Эт чё такое?
— Ты не знаешь, что это?
— Нет. Я это слово первый раз слышу.
Илья резко развернулся, парни — лысоватый и его приятель, с маленьким лицом, покрытым щетиной, выдающей себя за бороду, — замолчали и одновременно посмотрели на Илью с обвинением в глазах, как будто он их подслушивал, а ведь он подслушивал не намеренно.
Илья смутился.
— Где здесь туалет, — сказал он без вопросительной интонации.
— По коридору, потом налево, — сказал лысоватый.
Илья протиснулся через комнату, полную людей, зацепившись глазами за смеющуюся девушку по имени Евгений, как за торчащий из доски гвоздь.
Он подергал за ручку туалета. Заперто. Черт. Ему захотелось сбежать из этой квартиры немедленно. Он вспомнил о телефоне, лежащем во внутреннем кармане его пиджака, и ему стало тяжело на сердце. Он представил, сколько сообщений и каких Валерик уже успел ему отправить.
Дверь туалета распахнулась, и навстречу Илье оттуда вышел мастер Михаил в облаке резкого мужского одеколона и тропической отдушки мыла для рук.
Мастер Савочкин кивнул Илье, пропуская его вперед, и этот жест вывел Илью из состояния заторможенности и чувства горькой обиды на мир и окружающих.
— Мастер Михаил, мастер Михаил…
— Здравствуй, Илья.
Яркая волна благодарности разлилась у Ильи в груди. Он помнит его имя. Они только один раз говорили по скайпу, а он помнит его имя.
— Мастер Михаил, я… это же наше…
— Сосредоточься, — мастер Михаил взял его за руку и, оглядевшись, сделал шаг назад, к книжному шкафу, чтобы вокруг них создалась иллюзия уединения. — Ты никуда не спешишь. Ты не боишься ошибиться, потому что мы учимся на ошибках и вынуждены их совершать.
От рукопожатия мастеру Илья стало одновременно приятно и неловко. Но он сказал себе, спокойно, все нормально, это рукопожатие друга.
— Я хотел вам сказать, я не знаю, никто не обращает на это внимание… может, так и надо, и я чего-то не понимаю…
— Переходи к сути. Не ходи вокруг да около. Сразу скажи, что тебя волнует.
— Этот Женя, Евгений — на самом деле это Евгения, это девушка! Как… как, знаете, в этом фильме «Двенадцатая ночь», где желтые подвязки, вот это вот все…
Мастер Михаил нахмурился, и кинул взгляд поверх головы Ильи — в толпу учеников.
— Наши занятия, тренинги и семинары только для мужчин. Не потому что мы не уважаем женщин, мы уважаем женщин, мы ценим женщин — и знаем, что они такие же, как мы, и вместе с тем не такие, как мы. Но здесь им места нет и женщин на моих занятиях нет.
— Но это женщина! Мастер Михаил! Это Евгения, она девушка…
— Илья, — мастер снова взял Илью за руку и сжал её. Илья не понял смысл этого жеста, но почувствовал, что его схватили и держат, он даже хотел дернуться. — На моих занятиях нет женщин. Все, кто здесь присутствует, мужчины. Все, кто сюда пришел, говорят о себе в мужском роде, носят мужскую одежду и проповедуют — стараются, по крайней мере — мужские ценности.
Мастер сжал руку Ильи еще сильнее.
— Я знаю, о ком ты говоришь. Евгений — мой хороший знакомый. Я знаю его, доверяю ему. То, что ты говоришь, неправда. Ты смотришь не туда, ты смотришь не вглубь, а на поверхность. А на поверхности — Евгений немного женоподобный, хрупкий. Но это лишь оболочка. Ты должен увидеть то, что внутри нее.
— Но…
— Никаких но. Ты слышал, чтобы Евгений говорил о себе в женском роде…
— Нет, но.
— Чтобы называл себя Евгенией?
— Нет, но ведь…
— Если он называет себя мужчиной и ему достаточно смелости, чтобы прийти сюда, быть с нами и открыться нам, то он мужчина.
— Но у него между ног дырка, а не член! — выпалил Илья, краснея от того, что ему приходится прибегать к таким очевидным и очевидно пошлым аргументам.
— Мы здесь не лезем никому в трусы. Что я должен, Илья, посмотреть на твой член, чтобы убедиться, что ты мужчина? Хочешь показать мне свой член?
— Нет, нет, вы меня нет так поняли… Я совсем не об этом…
— Значит, ты не хочешь снять штаны и показать мне свой член?
Илья покраснел, как сваренный рак.
— Ну, конечно, нет. Простите, мастер Михаил. Я просто не так выразился…
— Если ты хочешь показывать член, как ты докажешь, что ты мужчина?
— Что?
— Как ты докажешь, что ты мужчина, Илья? Что делает тебя мужчиной?
Илья опешил и смутился. Он взъерошил свои волосы несколько раз подряд — от волнения.
— Что значит «докажешь»? Я… это не надо доказывать. Это просто есть… Даже в паспорте у меня написано…
— Покажи паспорт.
— Он у меня не с собой.
— То есть ты не можешь доказать, что ты мужчина?
Илья не видел себя, но понимал — пот течет по его взволнованному, покрасневшему лицу, как будто его укусила оса-мутант. Он еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.
— Это не надо доказывать. Это просто есть. Как… Почему я должен это доказывать… Я — это я… Я не понимаю. Это… это же очевидно.
Мастер Михаил взял его вторую руку. Он уже не сжимал ладонь Ильи с яростью. Он держал Илью за руки, как новобрачный держит руки своей нареченной у алтаря.
— Подумай об этом, Илья. Чем ты лучше Евгения? Почему я должен принять твое объяснение на веру, хотя ты ничем не можешь доказать, что ты мужчина, а его досмотреть, как правонарушителя. Надо верить друг другу. Ты на безопасной территории. Мы не осуждаем друг друга даже за самые серьезные проступки. Мы ищем путь, а не стену. Подумай об этом.
Мастер Михаил обнял Илью, Илья почувствовал силу невысокого, но плотного тела мастера, его тепло, нежность объятья сильного старшего брата. Он тоже обнял его, они стояли так несколько секунд, потом мастер Михаил аккуратно отстранился от Ильи, сжал его плечи, улыбнулся — что только было в этой улыбке, если бы Илья мог понять, — и пошел вдоль по коридору, приветствуя знакомых.
Илья заперся в туалете. Это был узкий туалет с раковиной и окном на улицу. Илья опустил спинку на деревянное сиденье унитаза и сел на него. Он обхватил голову руками. Только не плакать. Не смей плакать, щенок.
Он достал телефон из кармана, ему пришло еще несколько сообщений от Валерика, обещавшего урыть его. Руки Ильи немного дрожали, когда он набирал сообщение.
Это я-то не мужчина. Чем я докажу, что я мужчина. Чем.
я взял деньги. Мне они нужнее. Это деньги матери. Тебе они все равно не помогут, ты пень безмозглый
Через несколько секунд, после того как он отправил сообщение, телефон завибрировал. Илья вздохнул. Почему его брат — бесполезный кретин, вылетевший из института и сидящий на шее у матери. Его даже выгнали из «Теремка», потому что он только ел вместо того, чтобы работать. Почему его брат не мастер Михаил, сильный и четкий? Или хотя бы тот раскаченный парень.
Он сбросил звонок Валерика.
Ты мертвое тело тварь. Не приходи домой.
Илья вздохнул. Мастер Михаил такой сильный и четкий человек, но он позволяет какой-то бабе, извращенке и лгунье обманывать себя. Из-за своего великодушия и доброты он позволяет обманывать себя. Так нельзя. Все нутро Ильи протестовало против этого. Так неправильно.
Некоторые вещи не нуждаются в доказательстве, вдруг понял Илья. Это как аксиома. Мы принимаем ее постулат на веру, чтобы построить на этом наше рассуждение. Черт, почему он всегда так долго догоняет. Именно это он должен был сказать мастеру Михаилу. Он мужчина, потому что это не требует доказательств, черт побери. Потому что на этом строиться вся наша жизнь, весь наш чертов мир. Именно поэтому.
В дверь туалета постучали. Наглый незнакомый голос громко сказал из-за двери.
— Ты там заснул, что ли?
На белой скатерти за самым длинным столом, который только доводилось видеть Илье, стояли бутылки с «Пепси», пустые стаканы и лежали раскрытые ладони, сжатые кулаки и локти парней, пришедших на семинар к мастеру Савочкину.
Илья мог смотреть только на нежную шею девушки по имени Евгений и заставлял себя не смотреть в ее сторону.
Мастер Михаил встал во главе стола. На нем был новый светлый свитер. Он рассказал смешную историю: он облил себя минеральной водой, ему пришлось переодеться. В этом не было ничего смешного, как и в том, что ему пришлось попросить свитер у кого-то из парней (он был ему мал, рукава слишком короткие, подумал Илья), но то, с какой легкостью и простотой он об этом говорил, заставило всех рассмеяться.
— Я перечитывал недавно мифы древней Греции, — начал мастер Михаил свою речь. — Наверное, у многих из вас была такая книжка в детстве, черная с золотым. Меня зацепил миф о Сизифе. Его обычная трактовка — бесплодные усилия, напрасный труд, повторяемый изо дня в день, пытка однообразием, отсутствие развития. Но как раз перед нашим занятием, а ведь его тема — «Раскрытие», я подумал о камне Сизифа в другой плоскости. Не как о труде, не как об обязанности, но как о бремени. У каждого из нас есть такой камень. Что-то, что давит нас изнутри, что-то, что мы катим изо дня в день. Тяжесть события. Тяжесть воспоминания. Почему это так тяжело? Потому что мы катим его в одиночестве. Воспоминание, которое давит нас, то, что мы не можем разделить ни с кем, что-то, чего мы стыдимся, боимся, что-то важное внутри нас. Пришло время избавиться от него. Иногда это невозможно. Иногда этот камень уже стал частью нас, но мы должны увидеть — мы не одни. Тяжесть можно разделить. Не нужно катить его в гору в одиночку. Раскройтесь — и почувствуете облегчение. Мы все проходили через что-то подобное. Вы не одни. — Илья не отрывал взгляда от отсутствующего кадыка Евгения. «Я один. Вы не проходили через то, что прошел я». — На этом месте я хочу передать слово — кто хочет начать?
Они начали рассказывать — один за другим.
Один парень рассказал, как бил свою девушку, и она подала заявление в милицию, и он ходил уговаривать ее мать, чтобы она забрала заявление. Он женат, у него есть дочь, и ему стыдно. Когда он рассказывал об этом, его лицо пульсировало темно-бордовым. Тебе стыдно, что ты поднял руку на женщину, спросил его мастер Михаил. Нет, ответил парень, его звали Виктор, я очень вспыльчивый, этого было не избежать, но то, что я ходил и выпрашивал ее мать насчет этого заявления, это так унизительно, надо ведь принимать наказание, не уклоняться от него, как вы нас учите, это был урок, которого я лишился. Мастер Михаил потупил взгляд, кивнул, но ничего не сказал.
Многие парни рассказывали о некрасивых, порой уродливых, порой щекотливых ситуациях с их девушками или с незнакомыми девушками, с которыми они занимались сексом. Девушки вели себя уродливо, парни вели себя уродливо, их взаимное непонимание надувалось, как гигантский пузырь, и лопалось, обливая всех вокруг грязной жижей.
Самой часто повторяющейся (возможно, потому что Виктор начал рассказывать об этом, все начали вспоминать похожие истории из их жизни, подумал Илья) был история разрыва. Парень поднимал руку на девушку или изменял ей (а одному изменила сама девушка — Илья почувствовал, как его соседи затаили дыхание, признаться в таком, что тебе изменила девушка, для этого нужна отвага); она уходила — и не хотела возвращаться. Парень умолял, и тогда она возвращалась, а он не мог забыть того, как унижался перед ней, выпрашивая прощение. Или она не возвращалась, и тогда сердце его чернело из-за того, что он разбил свое счастье.
Один парень — он говорил так тихо, что Илья не расслышал его имени — рассказал совсем уж нелепую историю. Он целовался с девушкой, но на ее лице было столько косметики, что он съел содержимое пудреницы, пока целовал ее (так он это описал), а потом ему в рот попала накладная ресница, и он подавился. Ресница попала в дыхательное горло, он начал задыхаться. Девушка не могла ему помочь, хотя пыталась похлопать его по спине. Она выбежала на лестничную клетку и стала обзванивать соседей, было понятно, что скорая все равно не приедет раньше, чем он умрет. Он пытался откашляться и бил себя в грудь, но это не помогало, воздух пропадал, он начал терять сознание, когда девушка привела толстого двухметрового соседа (рассказывающий парень был очень хрупкий и, кажется, маленького роста) и тот поднял его на грудь и сдавил так, что ресница вылетела у него из горла.
— Теперь я не могу целоваться с девушками, — сказал парень, чуть не плача. — Я начинаю паниковать, даже если мне надо просто стоять рядом с накрашенной девушкой.
Следующим на очереди был Евгений.
— У меня есть один друг. Его зовут… неважно, на самом деле. Допустим, Гена. И как-то раз сидели мы с Геной дома, ничего не делали, было как-то кисло, погода плохая. И он предложил, давай вызовем девочек. Я сначала не понял, что он имел в виду, каких девочек, но потом он начал так сально улыбаться, что до меня дошло. Шлюх, вот кого он хотел вызвать. Мне сразу эта затея не очень понравилась, но мы уже выпили, и я сказал, ну давай, вызывай. Мы нашли какой-то сайт, как убер, только с проститутками, в общем, где-то через час к нам приехала Снежана. Она была вся такая рыжая, рыжие волосы, рыжее платье, рыжие губы. Сразу спросила, есть ли у нас гондоны, сказала, чтобы мы не беспокоились, у нее есть. Гена начал гладить ее… в общем, ее ягодицы, видно, что она ему очень понравилась, они поцеловались, он еще сказал какую-то пошлость типа, за поцелуи деньги не берешь, наверное, потому что в фильмах проститутки не целуются с клиентами. Но, видно, он тоже ей понравился, он вообще видный парень, стройный, высокий… И вот тогда она заметила меня. А я еще сидел в кресле, а у Гены в комнате посередине стоит такой стеллаж, меня за ним не было видно. И эта Снежана говорит: ой, а что же это у нас, еще и девочка тут.
Боже, подумал Илья, наконец-то, хоть у кого-то глаза не зашиты. Ему было плевать, что это проститутка по имени Снежана.
— Было, конечно, очень неприятно. Но я не хотел портить Гене настроение, поэтому постарался осадить её, обернуть все в шутку. Девочка тут только одна, это ты, сказал я ей. Хаха, сказала Снежана, без обид, ребятки, я просто не по этой части, в заявке этого не было, киску я лизать не буду. Тут я понял, что она задирает меня намеренно, нарочно, чтобы возбудить Гену, играет с ним, со мной. А Гене уже желание ударило в голову, он уже не видел, как для меня оскорбительно все, что она говорит. Он тоже перевел все в шутку: Снежаночка, говорит, это Евген, кореш мой, ты его не обижай, он ласковый и пушистый. За эти слова я захотел просто встать и вмазать Гене по роже, но он мой друг и я ненавижу… ненавижу это все маханье кулаками. Я подумал про себе: уже идите и трахайтесь, и оставьте меня в покое, но Снежана не унималась. Она подошла ко мне. Я не понимал почему, но она ненавидела меня. Просто ненавидела. А я ведь ей ничего не сделал. Ее ногти были длинные, рыжие, как… и вся она, как будто она проползла по ржавой трубе, такого она была цвета. И тогда она сказала, она сказала… Генуся, ты меня прости, но если твой сладкий Евген мужчина, то я английская королева. И заржала, как кобыла.
Хоть кто-то видит праву. Хоть кто-то нормальный в этом мире, подумал Илья.
— Это уже было выше моих сил. Но Гене сперма уже ударила в голову, он ответил что-то типа, не всем же быть такими массивными кобелями, как я. Снежана стояла совсем рядом со мной, я слышал, как пахнет её пудра. Где же хуй у твоего Евгена, Гена, сказала она и схватила меня за промежность. Я одернул ее руку, оттолкнул ее от себя, но не слишком грубо, потому что хоть она и проститутка, но она женщина, а настоящий мужчина не поднимет руку на женщину никогда. Но это ее раззадорило, она снова попыталась схватить меня между ног — думаю, Гена решил, что это какая-то игра, потому что он начал расстегивать ширинку, но это не была игра, сексуального в этом ничего не было. Она сказала, хочешь меня ударить, ну ударь меня, хочешь ударить меня? Ну ударь! Бей! Ты мужик или тряпка? Ударь меня!
Илья слегка обернулся, чтобы рассмотреть лица парней за столом. Невозмутимое непонимание, так бы он описал реакцию большинства. Евгений говорил тонким женским голосом, и его лицо морщилось, как будто кто-то под столом щипал его за ногу.
— Ударь меня, ударь меня, ударь меня, шептала она, кричала она… Настоящий мужчина никогда не ударит женщину. Никогда. Но я не выдержал. Я ударил ее по лицу, и она отлетела и упала на пол. Это не был сильный удар, она, наверное, даже не ушиблась. Она продолжала смеяться, уже лежа, Гена тоже начал смеяться. Он разделся и остался в одних трусах, член стоял у него колом. Прости, Евген, сказал он, просто это такой бред. Да, вот такой это бред. Я взял свою куртку и просто свалил. Больше не мог там находиться. И вот теперь… я знаю, что я ни в чем не виноват, она спровоцировала меня, я знаю это, я обсуждал это со своими друзьями, даже с психологом. Но просто… мужчина не может поднять руку на женщину. Настоящий мужчина никогда не поднимет руку на женщину. Кто же я после этого? Как я могу быть мужчиной после этого?
Вопрос повис над столом. Илья чувствовал, как непонимающее осуждение растекается между ними, как черствеют лица и каменеют взгляды.
Илья подумал, что сейчас его голова разорвется. Он прикусил язык, чтобы не закричать: ты же женщина, черт возьми! Ты женщина! Ты можешь бить женщин! Успокойся уже!
Мастер Михаил сложил руки перед собой и смотрел на Евгения обеспокоенным серьезным взглядом. Все истории, кроме самой первой, он оставлял без комментария. Вмешался парень — даже не парень, мужчина лет сорока, с лицом, изрезанным морщинами.
— Я ударил женщину, — сказал он. — Жену. Мать ребенка моего. Которая била сына лицом о стол. Что я теперь, не мужчина?
Его голос был тяжелым, раскачивающимся — подбирающим слова — с трудом, как мотор машины с многотысячным пробегом.
— Нет, — сказал Евгений, не глядя ему в глаза.
— Ну конечно, ты, блядь, знаешь, что значит быть мужчиной, — сказал резкий парень и бросил полный ярости взгляд на мастера Михаила. Мастер Михаил глазами попросил (или приказал, подумал Илья, конечно, это была просьба, но кроме как согласия мастер Михаил не принял бы никакого другого ответа) свернуть этот диалог и передал слово соседу Евгения.
Это был маленький парень с узкими плечами, чуть ли не меньше Евгения, но на его узких плечах сидела огромная голова с густыми бровями. Его голос тоже показался Илье странным — не тонким, не слабым, а маленьким, как будто он не поломался, как у всех парней, а остался прежним, как в детстве.
— Я познакомился с девушкой в Тиндере, — сказал он своим маленьким голосом и моргнул. — Её звали Лена. Мы начали дружить. Мы переписывались. По имейлу.
Илья внутренне напрягся и невольно выпрямился.
— Я знаю, это выглядит… Пацаны мне тоже говорят, далась тебе эта Лена. Мы два или два с половиной месяца переписывались. Один только раз созванивались за все время. Я знаю, как это выглядит со стороны. Но я просто… просто люблю ее и все. Да. Я даже ее красивой не считал, когда мы начали переписываться. Ну просто симпатичная девчонка.
Илья задрожал. Парень говорил таким голосом, как будто был готов заплакать. Черт тебя дери, подумал Илья, черт тебя дери, пацан.
— Мы должны были пойти в театр, я купил билеты, на оперу. Я даже никогда в опере не был. Ну это же для… ну вы понимаете, для культурных. Но она не пришла. Испугалась. Я обсуждал это с пацанами: они говорят, она просто развела тебя на бабки, кинула, но они ничего не понимают. Да, там была история, я перевел ей небольшую сумму, я сам настоял. Это ничто, мне плевать на эти деньги. У нее проблемы с кожей, и, в общем… мне вообще было на это почхать, но вы же знаете девчонок, как они все раздувают. Она… она еще изучает какую-то хрень филологическую, ходит в театр, это другой мир. Я просто… я очень хотел увидеть ее, начал продавливать ее, и она испугалась. Я это просто почувствовал. Какую-то хреновую отмазку выдумала, почему не может прийти. Я просто… ну как-то мы переписывались, и я увидел, какая она классная, и что какая-то хрень у нее была раньше, и что она всего опасается, и я хотел ей сказать — что я знаю, что она боится, и я тоже, я тоже боюсь. Но я не смог этого сказать… как такое скажешь…
— Сколько ты денег ей дал? — Илья удивился тому, каким деревянным стал его язык, задав вопрос. И слова в нем — деревяшки.
Парень поднял на Илью глаза, встретив его вопрос, на удивление, с радостью, как будто тот подал ему ладонь, чтобы подняться с земли.
— Да, что-то несущественное, семь или десять штук… сколько там эта лазерная терапия стоила… Она меня даже не просила об этом, серьезно. Она в контакте просила друзей скинуть по сотке, кто что сможет, и там был пейпал её, меня она напрямую никогда не просила о деньгах.
— Семь штук — это ваще немаленькая сумма, — сказал парень, сидевший по правую руку от Ильи.
Семь или десять штук… Илья облизал губы. Слова перекатывались у него в голове. Как деревяшки, подумал он снова. Деревянные деньги. Деревянные слова. Деревянная… что? Деревянная судьба.
Лена.
— Нормально все, — парень справа наклонился и шепнул ему в ухо.
Илья посмотрел на него, потом на парня с маленьким голосом, давшего семь тысяч на лазерную процедуру любимой девушки, которая бросила его. Могла ли она бросить его, если они даже не встречались?
Илья посмотрел на свои руки. Они дрожали, как когда-то давно, когда его чуть не сбил микроавтобус и кореш Димка выдернул его, зазевавшегося, из пасти костлявой.
— Воды, может, — сказал парень справа шепотом.
Илья вдавил ладони в ткань хэбешной скатерти, облизал губы, готовый резко мотнуть головой, сказать «нет», нормально все, когда его осенило — скоро его очередь, его очередь раскрыться перед парнями. Это решило все.
— Мне нехорошо, — шепнул он, наклонив голову так, чтобы никто не смог заглянуть ему в глаза. Он резко встал и вышел в коридор. Илья взмолился, чтобы его куртка быстро нашлась — к счастью, он пришел одним из последних, она висела поверх остальных курток на крючке в самом углу.
Илья выбежал из подъезда на улицу. Его лицо горело, когда ветер ударил его — раз, другой, еще раз, — он не увернулся, а подставил под удар другую щеку; это освежало, оживляло. Он вслепую прошел по дорожке между домами, куда-то неизвестно куда, мимо припаркованных около дома машин, пока не остановился перед девятиэтажным домом с горящими желтыми окнами. Что-то в самом виде маленьких кухонь и занавесок с тюлем выбило последнюю дощечку у Ильи из-под ног, как будто даже в этом затхлом уюте старого многоквартирного дома не было места для него.
Где место для него? Где же его место? Илья закрыл лицо руками и распахнул рот, чтобы завыть — беззвучно, не давая крику вырваться наружу, лишь позволяя ему выйти с кашлем от острого холода воздуха, наполнившего горло. Телефон завибрировал под сердцем, слезы брызнули у Ильи из глаз, и, все еще пряча лицо в ладонях, он заплакал.
Как же они неправы, как неправы. Семь или десять штук… За что, за что, повторял он про себя.
Но внезапно он резко остановился и посмотрел по сторонам — вдруг кто-то идет мимо и следит за ним. Но, посмотрев направо, налево, на пустую детскую площадку, он понял, на этой незнакомой улице в холодном осеннем воздухе, в крепости припаркованных машин, в полынном свете люстр, в бесконечном множестве приоткрытых форточек — и осознание этого укололо его как лезвие на заборе крови и принесло неожиданное облегчение, — он находился в полном и тихом одиночестве.