В конце октября, когда Лашечкина чуть не исключили из школы, Ваня так переживал, что лишится поддержки во втором полугодии и в предпоследнем десятом классе, сгибы на его локтях и под коленями покрылись яркими красными пятнами: они зудели, вызывая непреодолимое желание расчесать их в кровь, и шелушились белыми хлопьями.
— Блядь, — сказал Лашечкин, шаркнув ногой по асфальту.
Они прошли большую часть пути до дома Казанцевой под накрапывающим дождем. Ваня думал о трещине в подошве левого ботинка и том, промокнет ли стелька до того, как они доберутся до цели. Это были старые, разношенные и поэтому еще налезавшие на выросшую на два размера ногу, любимые Ванины ботинки из желтой промокающей кожи. По подошве левого проходила глубокая поперечная трещина, мать грозилась выбросить их, а Ваня надевал все реже, опасаясь, что парни из группы подумают на него, что он пидор.
— Блядь, — повторил Лашечкин через десять метров, шаркая обеими ногами, как будто разминался перед спринтом. — Какая-то херь. Что-то налипло на меня.
— Это листья, — сказал Ваня.
— Это херь какая-то, а не листья.
Ваня был против их похода к Казанцевой. Он пытался отговорить Лашечкина «Мало тебе того, что тебя один раз чуть не исключили из школы и чуть не поставили на учет. Сейчас неподходящий момент», — твердил Ваня. «Не ссы, — отвечал Лашечкин. — Что ты как старая бабка». Не один из доводов, почему идти к Казанцевой не надо, не подействовал. Может быть, Ваня не так уж был и против.
— Зря что ли ты этот феминистический дрист выслушиваешь?
— Мы же хотели ответный видос записать…
— Пришло время ответного видоса. Хватит ссать.
Лашечкина чуть не исключили из школы, после того как он затолкал рюкзак восьмиклассника в унитаз и устроил потоп в туалете на четвертом этаже.
Ваня пришел к Лашечкину домой, когда того на время отстранили от занятий: он жил в тесной грязной квартире в пятиэтажке рядом со школой, где кроме Лашечкина жили еще его отец, мать, бабушка и брат с женой. Брат и жена ругались за стеной. Родителей не было дома, бабушка сидела на лавочке около подъезда.
— Господи, как же они задрали, — сказал Лашечкин. — Визжат, как свиньи, весь день. Или трахаются, как свиньи.
Лашечкин не мог объяснить причину своего поступка даже Ване. Даже пацанам из их группы «Вконтакте» — «Серьезные ребята», так они назывались — когда родители не пустили его на очередную сходку. Восьмиклассник, чей портфель он утопил, даже не был одним из тех, кого они обычно дразнили.
— Иногда на меня просто что-то находит, не могу это контролировать, — сказал Лашечкин. Он лежал на кровати и кидал складной нож в стену, разодранную котом в обойные клочья. — Просто вспышка какая-то.
— Может, тебе к психологу сходить, — предложил Ваня.
— Че-его? — Лашечкин щелкнул лезвием и убрал его в металлический карман ножа. — Переобщался с Казанцевой? Эта курва засасывает тебя.
Ваня пожал плечами. Пожалуй, так оно и было. В любой непонятной ситуации Казанцева советовала сходить к психологу и разобраться в себе.
— Ладно, скоро мы тебя вытащим, — сказал Лашечкин. — Скоро.
Ваня знал: он переживает то, что чувствуют агенты, внедренные в сеть коза ностра или другую преступную группировку. Он видел это в фильме «Донни Браско». Ты привыкаешь к преступникам, начинаешь видеть в них людей и перенимаешь — даже если совсем чуть-чуть — их дурные привычки. Так было у него с феминистками.
Когда Лашечкин посмотрел видео с Казанцевой, где она рассказывала о том, как мужчины притесняют женщин — все мужчины, все без исключения мужчины, старые, молодые, даже груднички, все они — часть системы притеснения. Он переслал его Ване, а следом и остальным парням из их группы.
эат курва возьмет свои слова обратно
млй дед не затем прошел курскую дугу и выжил чтоб его какая то курва называла угнетателем
Все парни единогласно согласились с Лашечкиным. Курва должна ответить за бред, которым она забивает мозги молодых девчонок.
Пришел день, вечер и ночь, когда она должна была взять свои слова обратно.
Ваня познакомился с Казанцевой в седьмом классе, когда она еще не стала инфлюэнсером и феминисткой, а была просто еще одной подругой его старшей сестры. Ваня перешел в ужасную новую школу, отец с матерью, наконец, расстались, их с сестрой отправили жить к бабушке, чтобы не сидеть дома одному, с бабушкой, котами и телевизором, он проводил свободное от учебы время с Лерой и ее подругами. Ваня вытеснил из памяти воспоминания о том годе: для группы девчонок, старше его на 4-5 лет, он был как ненужная кукла, даже не как ребенок, постепенно они перестали обращать на него внимание, но иногда давали задания — вроде вырезания чего-то из цветной бумаги или раскраски плаката. Ваня не понимал, о чем они говорили, и считал их высокомерными задаваками, Казанцеву, пожалуй, меньше остальных — она была меньше и тише, а остальные бравировали французскими именами и рассуждали, одобрил бы это Фуко или нет. На книжном развале Ваня увидел книгу «Маятник Фуко» и, гордый новым знанием, сообщил об этом сестре.
— Фуко — это который маятник, — сказал Ваня.
— Это другой Фуко, дурачина, — сказала Лера.
— Сама дура, — обиделся Ваня и решил, что ему плевать на всех фуко вместе взятых.
Но его устраивало, что девчонки не пристают к нему, не задирают и даже не заставляют его рисовать свои феминистические плакаты. Главной в их группе была Лена Мараскина, гигантская толстая девушка в юбках в пол и ярких цветастых топах, у нее была длинная светло-русая коса и красивое лицо, как у царевен из русских волшебных сказок с иллюстраций Билибина. Так сказала о Мараскиной Ване и Лере их мать. «Царь-девица», — сказала мама, и Ваня подумал — точно. Именно в этот год мама, видимо, в качестве нервной разрядки, начала проверять их дневники и следить, с кем они общаются и переписываются. Со словами: «Это для ее же блага», — мама при Ване читала Лерину переписку вконтакте. О Казанцевой она сказала: «Ни рожи, ни кожи».
Где сейчас Мараскина? Ведет какой-то тихий паблик в инстаграме с десятью тысячами подписчиков. А Казанцеву «Найк» позвал для кураторства их профем рекламной кампании для молодых женщин.
«На эту курву бабло сыпется, как из рожна, — сказал Лашечкин с негодованием. — Потому что мужененавистническое дерьмо сейчас в тренде. Хочешь, чтобы тебя заметили, скажи какую-нибудь гадость про мужика. Про работника».
Он произнес это с таким жаром, что из носа у него вылетела сопля, он торопливо высморкался в руку, а потом убрал ее в карман.
— Дать тебе платочек? — спросил Ваня, но Лашечкин проигнорировал его вопрос.
Почему Казанцева, думал Ваня, подходя к ее дому. Почему не Мараскина, почему не Таня Одольцева, самая смешная, дерзкая и оторванная из их тогдашней группы — с зелеными волосами, когда это еще не было в моде, с кучей сережек и пирсингов на лице и теле — нет, самой обсуждаемой, самой ненавистной, самой-самой по просмотрам, лайкам, дизлайкам и расшарам стала Казанцева. Казанцевой называли ее только хейтеры или парни вроде них, для всех остальных она была не Наташа Казанцева, а Нэтс. Канал Нэтс смотрели все. Так получилось, что она стала воплощением всего того, что хотелось обсуждать. Одни утверждали, что она слишком конвенциональна красива для феминистки, что она отрицает у себя расстройство пищеварения (эта тема не знала берегов в чатах и на форумах; Казанцевой специально пришлось записать видео «У меня нет анорексии», но это не очень помогло), что у нее нет опыта однополых отношений, а, значит, она не может выступать от имени всего спектра феминисткого коммьюнити.
Ваня не считал ее красивой, но в ней было что-то такое, чему он не мог дать определения. Если бы Ваня покопался в себе, то он бы, наверное, сказал, что испытывает к ней что-то вроде теплоты. Хотя он тоже под разными фейковыми аккаунтами писал полные желчи комменты под особенно раздражавшими его видео. Но никогда прежде он не испытывал такой волны любви, приязни, настоящего братства, чем в тот момент, когда он на сходке рассказал «Серьезным ребятам», что знаком с Казанцевой и знает, где она живет. Это был поворотный момент его юности. Из мальчишки он стал мужчиной, одним из серьезных ребят. До этого у него были только учеба, компьютерные игрушки и недоученный английский, теперь у него появилась миссия. В каком-то смысле Казанцева сделала его мужчиной, и в каком-то смысле — втайне от самого себя — Ваня был ей за это благодарен.
— Ну я пошел, — сказал он Лашечкину на углу дома. — Жди сигнала.
— Давай, иди. И не тяни хуй за резину, а то я тут околею при такой погодке.
На этаже Ваню встретила темнота, нарушенная вытянутым прямоугольником света на полу. Дверь в квартиру Казанцевой была приоткрыта. Внутри Вани зашевелились сомнения: неужели, ловушка? Дверь распахнулась, свет лизнул подошвы его промокшей обуви, Агния выступила из яркого света и шагнула ему навстречу.
— О Вано, — сказала она весело-шутливо.
Агния была высоченной подругой Казанцевой, зимой и летом носившей дурацкие полосатые шаровары. В этот раз она была одета в изящное светлое пальто с высоким воротником. Она никогда не носила шапки, ее красивые блестящие волосы — она не красила их — струились по плечам и спине.
— Привет, агент национал-патриархата, — сказала она и подмигнула Казанцевой, сделавшей несколько шагов назад и стоявшей в глубине освещенного коридора.
— Пост сдал, пост принял, — сказала Агния и похлопала Ваню по плечу.
Ваня внутренне съежился от ее хлопка, а еще больше от замечания. Он неловко хихикнул, понимая, что выглядит нелепо и подозрительно.
— Агента под прикрытием, — крикнула Казанцева из коридора.
Сердце Вани упало, как и всякий раз, когда они в шутку потешались над ним.
Агния поражала его тем, как, будучи немногословной, она молча заполняла собой все пространство. Физическая сила этой высокой девушки пугала его, она была на голову выше его, а довольно субтильная Казанцева выглядела рядом с ней как кукла рядом с чревовещателем.
Но, несмотря на пугающее впечатление, Ване она нравилась: она была необычно, но успокаивающее красивой. Когда они только познакомились, Ваня выпалил что-то несуразное вроде: «А вы тоже феминистка?» — на что Агния, с полуулыбкой, которую он был не в состоянии расшифровать, ответила: «Я недостаточно женщина, чтобы быть феминисткой». «Кто же вы, мужчина?» Агния широко улыбнулась ему перед ответом, но в этом момент Казанцева жестко пресекла их разговор и выпалила: «Табличка “сарказм”!» — но Ваня уже понял, что Агния тоже скептически смотрит на что, что они называли радикальным феминистким высказыванием и, как и он, подрывает их движение изнутри.
Лера, Ванина сестра, училась во Франции, на родине всех Фуко. Ваня знал, что ее участие в группе — или во что она трансформировалась за четыре года, — сжалось до лайков и расшаров, но то ли французское влияние, то ли память о Лериной былой активности, то ли легенда о ее тесной дружбе с Казанцевой (насквозь фальшивая — они никогда не были особенно близки, Казанцева, в отличие от других девчонок, даже ни разу не приходила к ним домой), что-то активировало счастливую звезду начала его миссии и, когда Ваня написал Казанцевой, что интересуется темой и хотел бы принимать участие в их заседаниях, он на удивление легко и быстро — «Вано, Лерочкин брат!» — был принят в их самый близкий круг.
На одном из первых сборов, пока его лицо еще не примелькалось, одна тонкая рыжая девчонка в очках, с острыми, как спицы, локтями («Острая как изжога», — говорила мама о таком типе людей, которые могут допечься до самых потайных печенок) столкнулась с ним в коридоре и громко спросила: «А это кто? Кто его пустил сюда?» — Ваня лишился дара речи, покрылся мелким потом, сердце подпрыгнуло под горло и стало душить его.
— Дымшиц, ну о чем ты? Хватит дразнить Вано. Это же Лерин брат.
— У Меркадера тоже была сестра, — сказала Дымшиц и скривила рот, показывая Ване степень своего презрения.
Ваня не слышал, чтобы кто-то называл Дымшиц по имени. Кажется, ее звали Вера.
— Зачем Агния приходила? — спросил Ваня, закрывая за собой дверь.
— Не твое дело, — сказала Казанцева, вытряхивая бумаги из коробки на стол. Иногда она спорадически безо всякой причины могла быть оглушительно грубой. Эти вспышки Казанцева как будто не рефлексировала и автоматически заштриховывала на ленте событий, а будучи несвоевременно уличенной в грубости, если ей указывали на это спустя какое-то время, она с пришибленным изумлением смотрела на обвинителя, как котик, осторожно ступающий около разбитой вазы.
— Убейте, — говорила Казанцева. — Вообще этого не помню. Что-то стриггерило меня. Поговорю об этом с терапевткой.
Она доставала из кармана шортов (везде, где это позволяла температура, комнатная или уличная, она носила шорты, чаще всего цвета хаки, иногда с розовыми или фиолетовыми колготками — на радость хейтерам) блокнотик с карликовым карандашом из «Икеи» и записывала в нем напоминание поговорить об этом с терапевткой.
Но в этот раз она была раздосадована чем-то конкретным, вспышка раздражения не прошла незаметно, и через пару минут Казанцева сказала.
— Сорян. Просто… ладно, что-то меня шатает седня. Вообще, тебе не обязательно было приходить сегодня. Мы почти все закончили.
Во времена, когда их феминисткий движ возглавляла Мараскина, они собирались на квартире Мараскиной каждую неделю — основной костяк и какие-то девчонки (но никогда парни), появлявшиеся, а потом исчезавшие и иногда возникавшие из ниоткуда, чтобы снова исчезнуть. У Казанцевой все было по-другому: теперь они встречались в виртуальных чатрумах самым близким кругом — Казанцева, ее правая рука и набирающая популярность в инстаграме одиннадцатиклассница Лида Гринберг, курсировавшая между Тверью и Москвой, Дымшиц, Олеся Туделкина (ее Ваня видел только на экране компьютера и с ужасом узнал, что ей уже сорок лет и она работает в кризисном центре для женщин; она выглядела гораздо моложе сорока, но всегда очень грустной); иногда к ним добавлялась Агния. Или же это были встречи-обсуждения для всех желающих — и тогда к ним подключались волны — иногда до ста человек — девчонок, парней, девушек, женщин, людей неопределенного пола, был даже какой-то плешивый дедок, но, получив слово, он начал затирать о христианстве, и его забанили. В таких обсуждениях в ход первым делом шел жесткий бан — все прорывающиеся рыгающие и подносящие камеру телефона к своим гениталиям хейтеры сразу же коврово банились и выкидывались из дискуссии. Следующими после хейтеров в бан шли оппоненты — «токсичные спрашиватели», так их называла Казанцева. Эти юзеры забрасывали Нэтс разными вопросами, суть которых сводилась к одному: почему она поддерживает то, что они осуждают и презирают, считают ненужным и бесполезным. «Хуже хейтеров», — вздыхала Казанцева, а забаненные строчили в твиттер о том, какая она токсичная и лицемерная.
Ваня тоже считал ее лицемерной за то, что она банила всех несогласных с ей, но не был уверен, что «лицермерная» — это подходящее определение. Казанцева банила людей без разбора, как швейная машинка, оставляющая на ткани за стежком другой идентичный стежок и еще один, и еще один, и так до бесконечности; понаблюдав вживую, как она чистит комментарии под своими видео, Ваня не видел ни разу, чтобы она заходила на странички к комментаторам или выясняла, кто из них кто, стоит ли их банить, что они пишут о ней в фейсбуке и контакте, она, как молния, сжигала все не нравящиеся ей комменты — и на этом работа была завершена, в этом не было ни расчета, ни задней мысли, Казанцева действовала спонтанно и интуитивно, иногда приговаривая: «Нервы дороже».
Дома у Казанцевой бывал лишь самый ближний круг, ни о каких сборищах незнакомых девиц и сочувствующих не могло быть и речи. Ваня оказался приближенным к Нэтс после того, как она рассталась со своим парнем Федей. До этого их переписка еле дышала, Казанцева что-то, сквозь зубы, отвечала на его реплики пару раз в неделю. После этого он — по ее просьбе! — стал дважды в неделю приходить к ней домой, чтобы помочь с монтажом видео: они делали большой материал из нарезки видео мужских групп и сторонников патриархата. Казанцева сказала, что у нее и так от всех этих рож кровь течет из глаз, делать нарезку самых челюстеотпадающих моментов было поручено Ване. У Казанцевой была лицензионная программа от эппла с кучей разных полезных функций, и Ваня монтировал видео на ее втором рабочем лэптопе в гостевом аккаунте, хотя мог бы делать все то же самое из дома. Ваня так боялся выдать себя, что не решался к ней подкатывать, хотя по придуманной Лашечкиным легенде должен быть изображать по уши встрескавшегося в нее брата старой подруги. Его присутствие, как Ваня скоро догадался, требовалось, чтобы Казанцева могла отправлять в чатик их группы в телеграме их совместные фоточки, как их в шутку тошнит в ведро (ведро прилагалось) от видосов патриархально настроенных парней. Ее экс-бойфренд Федя, с которым они — о чем Казанцева написала в инстаграме — расстались полюбовно и чьи фоточки — об этом в посте не было ни слова — развешанные везде по квартире, она собрала и сожгла в эмалированном ведре, а потом плакала из-за испорченного ведра — все еще был в группе вместе с ними.
— Как там Лера?
— Будешь смузи? — спросил Ваня дрожащим голосом.
Из-за общения с Казанцевой ему пришлось восстановить переписку с сестрой и участвовать в совместных скайп-сессиях с мамой. Леру и маму очень удивило его сближение с Казанцевой, а в Лериных сообщениях недоумение, зависть и любопытство нанизывались друг на друга, как мармеладный шашлычок из котят. «Ты теперь общаешься с Нэтс? А с Леной? Они, что, больше не разговаривают?» Мараскина примкнула к большой феморганизации с разными взрослыми тетками и правозащитницами, за кем Ваня не следил, и дружила с Варей Дольцевой, одной из претенденток на статус главной феминистки страны; Дольцева с периодичностью конвейера публиковала посты о том, какая Казанцева корыстная и неправильная феминистка. Но ни Мараскина, ни Казанцева никак не комментировали свою распавшуюся дружбу и не говорили друг про друга гадости. Ваня сказал Лере, что не общается с Мараскиной, а с Казанцевой пересекся как-то случайно. Лера всегда была очень подозрительна и прямо сказала ему, что не понимает, зачем 22-летняя Казанцева общаться с каким-то невнятным десятиклассником. «Невнятным?» — переспросил Ваня, но сестра пропустила этот вопрос мимо ушей. «Ты что, гей? — спросила она, приближая лицо к экрану. — Ну мне-то ты можешь сказать! Может, она использует тебя, Вань! Наташа не такая простая в доску, как изображает».
Ваня с ужасом подумал, что будет, когда Лера узнает о том, что они задумали. Но выбор между верностью парням и чувствами сестры, которая, к тому же, находилась за три тысячи километров от него, на родине всех Фуко, был очевиден.
Мама восприняла их дружбу более снисходительно: она уже один раз видела Лашечкина после школы. «Лучше эта девица из интернета, чем те ублюдки неграмотные», — сказала она. Мама без спроса взяла его телефон и посмотрела последние сообщения от Лашечкина (в мессенджере они только договаривались, где встретиться, в «Контакт» Ваня заходил из браузера, используя фейковый аккаунт по имени Харчо Харчов): Лашечкин никогда не ставил запятых (кто их вообще использует в мессенджерах?) и почти никогда не пользовался исправляющими орфографические ошибки подсказками.
Полгода назад из-за капитального ремонта в доме и неожиданно возникшего ремонта в их квартире мама переехала жить к бабушке, а Ваня — к отцу и его новой пассии, так было ближе добираться до школы. Эльвире было 24 года. Ваня не знал, как Эле удалось с отличием закончить Финансовую Академию, он еще не встречал человека, который бы так всего боялся, как она. Эля боялась даже смотреть вместе с ним видосы Казанцевой, утверждая, что отец Вани потом отругает ее за это. Ваня подумал про себя, что она сошла с ума и отцу совершенно точно плевать на то, что они смотрят. Эля боялась не только его отца, но и своих родителей, которым каждый день звонила и отчитывалась о том, что сделала за день. «Мы очень близки», — сказала она Ване. В разговорах с матерью и сестрой Эля была элиминирована как нежелательный объект, ее просто не существовало.
Все, что Эля готовила, подгорало, а то, что не подгорало, было просто несъедобным, они всегда заказывали ужин с доставкой — чаще всего пиццу с маленькими рыбками, заявленными в меню как анчоусы, но Ваня знал, что это не они, он терпеть не мог анчоусы, они были слишком солеными, а пиццу с загадочными рыбками он ел с удовольствием. Отец никогда не приходил домой раньше полодиннадцатого, обычно они с Элей ели без него и пересматривали шесть сезонов «Секса в большом городе» по выбору Эли.
— Тебе нравятся видео Наташи Казанцевой? — спросил Ваня Элю, когда они переложили остывающие спагетти карбонара из пластиковой упаковки в глубокие тарелки.
— Какие видео?
— Канал Нэтс? Не смотришь?
— Нэтс, феминистка. Ты, кажется, показывал. Нет, мне она не нравится.
— Почему?
— На какой серии мы остановились?
— На шестой, кажется. Или на седьмой.
Эля, виртуозно распоряжаясь вилкой и ложкой, накрутила моток спагетти на зубчатое основание и, задумавшись, посмотрела на него, перед тем как оправить в рот. Ваня ужасно завидовал тому, как грациозно Эля умеет есть. Он вечно уделывался соусом, макароны не желали оставаться на вилке, падали в тарелку и ему приходилось всасывать их ртом.
— Не то чтобы она мне не нравится. Просто не все женщины могут позволить себе быть феминистками. Приятного аппетита.
— Бон аппети, — сказал Ваня. Но прежде чем нажать на плей, он спросил. — В смысле, не все могут позволить?
— В таком.
— Ну в каком, в таком? — ему даже стало интересно, что женщины могут иметь против феминизма. Он ловил себя на этом не один раз: он начинал думать, как Казанцева, аргументировать ее доводами.
— Может, где-нибудь в Швеции я могла бы быть феминисткой, но я не в Швеции.
Как же ей удается так быстро все прожевывать и не говорить с набитым ртом, думал Ваня, все в его семье, кроме бабушки, — Лера, мама, отец и он сам — имели привычку говорить с набитым ртом.
— Кто защитит меня? — продолжила Эля и серьезно посмотрела на него. — Сначала это делали мои родители, теперь — твой отец, он защищает меня, а я защищаю родителей. Если бы мы жили где-нибудь в Швеции, все было бы по-другому. Но мы не в Швеции. Если родители заболеют, если со мной что-нибудь случится, на кого мне положиться? Государство меня не защитит. И тебя оно тоже не защитит. Тебя защищают твои родители. Но потом наступит момент, когда вы поменяетесь ролями.
«Я защищаю свое право называться мужчиной, — подумал Ваня. Теперь он думал словами Германа Аристова, основателя их группы. — Я защищаю имя мужчины».
— Я полагаюсь на твоего отца. Я не могу сказать: я такая независимая, это я хочу, это не хочу. Он защищает меня, я не могу быть феминисткой. Что толку мне от этих роликов, я уже сделала свой выбор. Ну что, мы будем смотреть «Секс энд зе сити» или нет?
Ваня кивнул и нажал на плей.
— С чем смузи? — спросила Казанцева.
— С тыквой.
— А че он зеленый? Незрелая тыква попалась?
Ваня выглянул из-за монитора.
— А… это, наверное, мой — с киви. Там еще в рюкзаке.
— Я уже открыла этот.
— Да мне, в принципе, все равно.
Ваня нырнул обратно за монитор, на котором застыла овальная голова Германа Аристова. По забавному совпадению сегодня пришел черед нарезать фрагменты именно с ним. Герман чехвостил феминисток и лгбт-активистов страстно, с поставленной дикцией (он был выпускником МГИМО, говорил на трех языках), утверждая и настаивая на их лицемерии, желании загнать всех в придуманные ими рамки, прикрываясь их ложным разнообразием. Хаос — вот их цель, говорил Герман с экрана, а Ваня согласно кивал его поставленному голосу, они думают, ураган, устроенный ими, поломает существующие нормы и традиции, закинет их на вершину пирамиды — чтобы новые нормы могли утверждать они. Власть — вот их цель. Но что они предлагают? Поломать все, чтобы создать что? Что они предлагают? Если брак не союз мужчины и женщины для продолжения рода, то что это? Союз двух людей одного пола, разных полов, чтобы смотреть после работы сериальчики? Примат развлечения над долгом. Руками феминисток и лгбт капитализм превращает взрослых людей в инфантильных потребителей. Где здравый смысл?
К удивлению парней Герман несколько месяцев назад вступил в коммунистическую партию РФ, начал говорить о себе как о марксисте и в личном разговоре не поддержал идею Лашечкина наведаться к Казанцевой и потребовать у нее извинений.
— Ваня…
Ваня вздрогнул, когда Казанцева неожиданно возникла рядом с ним. Он снял наушники.
— У тебя нет ничего от давления… У меня давление скакнуло.
Она опустилась на софу, полусидя-полулежа подтолкнула себе подушку под спину. Ваня не шелохнулся.
— Тебе плохо, — спросил он сухим голосом. — У меня нет таблеток.
— У меня есть где-то валокордин, но это от сердца.
Казанцева прикрыла глаза. Она была одета в лимонно-желтую домашнюю майку и адидасовские треники.
— Черти что… — сказала она.
— Мне поискать…
— Да сейчас пройдет…
— Выпей еще смузи, он с сахаром.
— Ты добавил в него сахар?
— Это Эля мешала, — соврал Ваня.
Казанцева сделала два маленьких глотка смузи из бутылки.
— Смотри, какая ситуация. Ты знаешь человека и думаешь, что он весь такой хороший, тру бро, а оказывается, это волк в овечьей шкуре. Твои действия?
Руки Вани застыли, одна на клавиатуре, другая — на мышке. Мысли его лихорадочно скакали из стороны в сторону в поисках защиты, но он не мог смотреть на Казанцеву и выдавил из себя.
— Ты… щас… о чем?
— Блин, у меня просто в глазах темнеет… а ведь я нормально седня ела.
— Мне сходить в аптеку, может?
Казанцева сморщилась как от боли, но покачала головой.
— Ну, представь, ты узнаешь о человеке что-то совершенно чудовищное, а он твой друг, товарищ по активизму. Твои действия?
Душа Вани затрепетала. Если Казанцева говорила о нем, — она могла быть изощренно-тонкой в своих нападках, все-таки она умела не только банить, — ему внезапно стало приятно, что она считает его товарищем по активизму — вот как хорошо он вошел в роль! Но тогда он в ловушке. А если она говорила не о нем, то о ком тогда?
— Перестать с ним общаться, — сказал он, выглядывая из-за монитора.
— Господи, ты белый, как привидение.
— Ты просто себя не видела, — ответил Ваня.
В этот момент Казанцева потеряла сознание.
Лашечкин наклонился над обмякшим телом Казанцевой и пшикнул ей из пульверизатора для цветов в лицо. Она не очнулась, и он пшикнул еще несколько раз.
— Если мы промахнулись с дозой…
— Хватит ссать, уже! Ни с чем мы не промахнулись. Принеси лучше еще воды.
Ваня пошел на кухню и принес бутылку минералки. Лашечкин выдернул бутылку у Вани из рук и уже открыл ее, чтобы облить Казанцеву, но Ваня остановил его.
— У тя же нашатырь есть.
— Точн! Вот я слоупок.
Лашечкин поднес смоченную нашатырем вату к носу Казанцевой, она закашлялась.
— Ну просыпайся, принцесса. Пластырь приготовил? Нас ждет серьезный разговор.
Глаза Казанцевой открылись. Ее немного шатало, Ваня понял, что она еще не осознает, что произошло. Вдруг она резко наклонилась вперед, но Лашечкин поймал ее за плечо. Ваня испугался, что ее вырвет, но Казанцева выпрямилась, поморщилась и, наконец, увидела связанные руки и ноги.
— А-ааа! — закричала она, но Лашечкин тут же накрыл ее рот большим куском медицинского отрезного пластыря. Казанцева попыталась ударить Лашечкина локтями, но для этого Лашечкин был слишком массивен, а она недостаточно проворна. Он легонько толкнул ее, она упала на спинку дивана.
— Цыц, — сказал Лашечкин. — Без ора. Не нужно дергаться, и никто не пострадает.
Казанцева попыталась ударить его ногами, но вместо этого завалилась на бок — но и это ее не остановило, она скатилась с дивана и поползла в Ванину сторону. Лашечкин поднял ее (он был сильным, как горилла) и усадил обратно на диван.
— Мисс Дискриминация, ты чего, — сказал он нарочно сладким голосом. — Ты чего? Плохо слышишь? Будешь рыпаться — примотаем тебя к стулу скотчем. Харе дергаться!
Он поднес палец к губам, потом посмотрел на Ваню.
— Тсс! — сказал он. — Так-то лучше.
Казанцева застыла. Ее брови сдвинулись к переносице, а между ними легла глубокая складка: с таким выражением лица вспоминают забытый пинкод от банковской карточки.
— Пришло время ответить за базар, — сказал Лашечкин и достал телефон из заднего кармана джинсов. — Начнем стрим.
— Привет, пацаны. С вами я, Лашечкин из «Серьезных ребят», и сегодня у нас в гостях — да, вы все этого так ждали, реально заебались просто ждать — сама мисс Дискриминация, Наталья Казанцева, не побоюсь этого слова, авторка каналов «Нэтснэтс» и «Антидискриминация». Приветик, Нэтс.
Лашечкин помахал рукой в камеру телефона, установленного на маленьком треножнике, позаимствованном в техническом арсенале Казанцевой. Она качнулась из стороны в сторону, пыталась замычать и завалиться на бок, но Лашечкин вернул ее в сидячее положение.
— Наташа пока не может с вами поздороваться, как вы уже, наверное, заметили, но мы дадим ей высказаться в конце. Но сначала она послушает, что мы для нее приготовили. Мы уже достаточно слушали ее анти, — Лашечкин закавычил себя пальцами, — дискриминационный дрист, пришло время ей послушать, что мы об этом думаем. И да… это… нам ваще, блять, прям очень, блять, неудобно, что пришлось тебя связать и заткнуть кляпом — но ты нигде не отвечаешь, не идешь на диалог, банишь «Серьезных ребят» в твиттере, продолжаешь нести дрист в головы молодых девчонок. Ты не оставила нам выбора, Наташенька. Мужчина с мужчиной говорит лицом к лицу, ты бесконечно дрищешь о том, как вам нужно равноправие — вот мы и здесь. Чтобы мы и зрители нашего стрима увидели выражение твоего лица, когда ты услышишь наш ответ. Приготовься.
Казанцева снова глухо застонала и попытался завалиться на бок, но Лашечкин удержал ее от падения. Он достал из кармана темно-синей олимпийки еще один телефон и начал читать с экрана.
— Это ответ тебе и тебе подобным от всех «Серьезных ребят», от нашего идейного лидера Германа Аристова, от нашего вдохновителя Джордана Питерсона. Напомню два главных тезиса Натальи, если по каким-то причинам вы забыли, чем Нэтс изрыгает. Тезис первый: все мужчины угнетают женщин. — Лашечкин оторвался от экрана телефона, посмотрел в камеру и повторил. — Все. — Он указал на себя. — Мужчины. — Пауза. — Угнетают. — Он показал на Казанцеву. — Женщин. Тезис два. Эта система, блять, угнетения, называется патриархатом, и он заебал. Вот такие тезисы. Еще, между делом, Нэтс любит порассуждать, что простые русские мужчины дискриминируют всех кого не попадя — не хотят сдавать свою квартиру узбекам и таджикам, чтобы туда не вселилось 20 человек. Вот такие они плохие. В отличие от некоторых мы не отрицаем патриархат — он, к счастью, есть. К твоему, Наташа, счастью, русский патриархат есть, ты живешь в обществе, построенном русскими мужчинами — где ты получила образование в школе, потому в университете, а сейчас не сидишь с детьми и не доишь корову, а публикуешь лабуду в ютубе. А жила бы ты в прекрасном таджикском патриархате на твоем канале были бы только видосики, как ты по праздникам играешь на домре для своих четверых детей. И твоя родня из ста человек смотрела бы их и лайкала, лайкала, лайкала. А там скоро и пятый ребетенок. — Лашечкин подмигнул Ване, и Ваня улыбнулся ему в ответ. — К сожалению, усилиями таких безмозглых дур, как Наташа, толерантный к женщинам ее склада, заботящийся о нормальных женщинах русский патриархат размывается, русские люди валят за лучшей жизнью загранку, а их места занимают представители таджикского патриархата. Ведь очень хорошо женщинам в Таджикистане живется, в Узбекистане? Когда все мужья на заработках в нерезиновой, свободная женщина востока в свободное от кормления шестерых детей время может ходить с подругами на фем-собрания, обсуждать Джудит Батлер. Но наши дорогие зрители, если вы знакомы с творчеством Нэтс, вы знаете ее отговорку — мол, если где-то там проблемы и у женщины из возможностей только корова и домра, то это не значит, что проблем нет у нас. Зажимают женщин у нас, не дают построить карьеру авиаинженерки, не дают проектировать химические реактора, не дают исследовать мерзлоту. Русские патриархальные мужчины заняли все места, не дают пробиться наверх. Сердечко аж сжимается, как они, бедненькие, живут. Ведь если оглянуться в прошлое, в историческое прошлое, там же нет женщин. Ведь так же, Нэтс? ну там пара императриц не в счет. У Наташи есть об этом отдельный видос, не очень популярный, потому что он поднимает неудобные мысли. Резвые переписыватели истории щас хотят поскидывать памятники и понапихать везде теток и негров, но история-то уже есть, в ней нет ни женщин, ни негров. Ну вот сложилось так. Пиши историю сейчас — никто не мешает, воюй, сочиняй, изобретай. Все воины начали и выиграли мужчины, законы придумали мужчины, изобретения — снова мужчины, великие симфонии — опять мужики, книги — Толстой и Достоевский, и Пушкин, вот один негр есть, наш великий сукин сын, на протяжении столетий женщины только рожали и умирали — и им было ок. Только когда Великая отечественная война и первая мировая выкосили всех русских патриахальных мужчин, женщинам пришлось идти работать. Мне очень жаль, Нэтс, что ты смотришь в историю — и там нет тебя и тебе подобных, нет там женщин. И ты думаешь, наверное, блин, чё, мы, как курицы какие-то. Да, как курицы. Дорогие зрители, — Лашечкин снова посмотрел в камеру. — Я не имею в виду это как что-то плохое. Это называется разделение ролей — мужчины движут прогресс вперед, мы полетели в космос, мы придумали Интернет, а женщины — передают генетический материал, выстраивают цепочку. Разные роли, роль женщины — преемственность, повторение, роль мужчины — прорыв. И нет такого, что одна роль хуже другой — без женщин человеческий род оборвался бы на Адаме. Адам сожрал бы яблоко и помер, и конец. Есть талантливые женщины, кто не хочет быть просто матерью, не хочет создавать новую жизнь, сохранять преемственность, они — благодаря заботливому русскому патриархату не закиданы камнями, не облиты кислотой — а работают в научных институтах, строят космические корабли, исследуют мерзлоту. Это ок и норм. Просто есть реальность, и эту реальность Наташа и ее приспешники не хотят замечать — самые талантливые женщины могут занять места мужчин, совершить прорыв, снять «Титаник», открыть новый элемент. Но даже самые женоподобные мужчины, любящие печь пироги и готовить борщи, не могут занять места женщины. Мы не можем родить. Мы не можем сохранить преемственность. Поэтому если все тетки разом встанут и скажут, ну все, я пошла записывать видосы, а дети — подумаешь, собачку заведем, все нахрен рухнет к ебане матери. И ты, Наташа, своими ручками мостишь дорогу в бездну. Бездну с домрой, коровой и шестью детьми.
Экран телефона Лашечкина погас.
— Хорошо сказал, — похвалил он себя. — А теперь, Ваня, принеси реквизит. В заключение устроим небольшую сценку на тему женской беспомощности. Русские женщины, они же такие бедненькие, только их угнетают патриархальные мужчины, а сами они — агнцы. Или как их там — агнички.
— Агнессы, — сказала Ваня очень тихо и протянул Лашечкину упаковку майонеза «Провансаль».
Ваня сидел в отдалении от камеры, чтобы ненароком не попасть в видео, во время речи Лашечкина он не отрываясь следил за выражением лица Казанцевой: она погрузилась в транс, слегка наклонилась вперед, так что волосы падали ей на лицо, и никак не реагировала на полные ядовитого сарказма замечания и оскорбления Лашечкина.
Вдруг Ваня остро почувствовал — это пришло к нему не как мысль, но как чувство, как удар в грудь тупым предметом — он предал ее. Ване стало страшно от этой мысли.
Лашечкин сел рядом с Казанцевой.
— Видос у нас будет не очень хорошего качества, но что поделаешь. — Он почти нежно надавил на ее плечи, чтобы она выпрямилась. Казанцева подчинялась ему, как кататоник. — В конце, Наташа, небольшая поучительная история от Тамары Львовны Лашечкиной, моей мамы. Я в детстве был очень привередливым в еде, ничего не хотел есть, разбрасывал еду и орал — словом, уже тогда вел себя как обычное патриархальное говно. Но вот моя мама, Тамара Львовна, не плакала и не угнеталась, а всегда делала вот так.
С этими словами Лашечкин выдавил майонез себе на ладонь и начал размазывать его по лицу Казанцевой.
— Для наших зрителей я замечу, что я очень нежно наношу майонез Наташе на лицо, стараюсь, как могу, а мама моя не нежничала со мной и еще орала: «Не жрешь! Тогда майонезику пожри!!»
Ваня смотрел то на черный прямоугольник телефона, то на покрытое белым лицо Казанцевой — как будто она упала лицом в сливочный торт, и горящая острая боль поднималась из живота в грудь. Он предал ее, и теперь позволяет Лашечкину издеваться на ней. Как над ним издевалась мать. Наташа говорила об этом в прошлый раз, когда они остались вдвоем и пили чай с веганскими мармеладками: когда у человека пропадает контроль над своей жизнью, он пытается обрести его, контролируя другого, из этого рождаются чудовища и незаживающие раны. Ваня открыл рот, сказать Лашечкину перестать, но не смог произнести ни слова. Он достал телефон из кармана и увидел два пропущенных звонка от Агнии. Она никогда не звонила ему раньше, хотя нет, звонила один раз, когда разрядился телефон Казанцевой и она не отвечала за звонки. Что же ей понадобилось, подумал Ваня и услышал, как открылась входная дверь и звонкий сильный голос крикнул из коридора.
— Никто из вас не заметил, что я стащила твои ключи? — Агния вошла в комнату, и улыбка на ее лице погасла. — Чем это вы тут занимаетесь? Ваня, — она нашла его, прячущегося в углу мгновенно, — кто это?
— Спокойно, спокойно! Ничего не происходит! — Лашечкин встал с дивана и направился к ней.
Казанцева очнулась, она связанными руками кое-как стерла майонез с лица, зашаталась и стала мычать.
Волосы Агнии впервые были завязаны в небрежный пучок и забраны деревянной спицей. Ваня в ужасе и радости подумал, что она могла бы вытащить ее из головы и проткнуть Лашечкину горло. В ее широком светлом лице не было ни ужаса, ни изумления, она улыбнулась Лашечкину.
— Я смотрю, вы играете?
Лашечкин приблизился к ней почти вплотную, приготовившись обезоружить ее. Внезпно Ваню осенило: запись, она все еще идет.
— Да, играем помаленьку. В свержение патриархата.
— Классная игра, но я знаю еще лучше.
— Какую?
Они стояли прямо перед камерой, а Казанцева билась в судорогах на заднем плане, как участница несмешного юмористического скетча.
— Око за око.
— И зуб за зуб.
— Именно так.
Агния зевнула. При зевке ее шея вытянулась, а рот раскрылся на 120 градусов, если не шире, обнажились зубы и десны, мелкие, острые, клиновидные, как у акулы. Она наклонилась к Лашечкину и укусила его за шею: ее подбородок покрылся ярко-красной кровью, а на шее Лашечкина образовалась вырезанная, как по транспортиру, выемка, из которой хлынула темно-красная кровь.
Ваня не смог закричать, Лашечкин не успел. Как подкошенный, он закрыл глаза и рухнул на пол.
Агния подняла с пола полотенце — Ваня обронил его, когда они приводили Казанцеву в чувство, — и вытерла кровь с лица. Запись все еще шла, она помахала рукой в камеру телефона и нажала на горящий красным квадрат. Окровавленным полотенцем она стерла майонез с лица Казанцевой и резким движением отодрала пластырь с ее рта. Разматывание не заняло много времени. Около тела Лашечкина начала собираться лужа блестящей черной крови.
—Так, а где второй агент национал-патриархата? Ваня!— спросила Агния. Ваня спрятался под столом. — Где тряпки у тебя? Еще потом придется у соседей делать ремонт.
Несколько минут Казанцева сидела, опустив голову на руки, и глядя на вытянутые ноги Лашечкина перед собой. Потом она зажала голову в руках, как арбуз, и начала раскачиваться и стонать.
— Наташа, — сказала Агния.
— Аааааа! — стон Казанцевой перешел в крик. — Ааааа!
— Так тебе понравилось лежать связанной с кляпом во рту? Я могу тебя обратно замотать, если тебе так комфортнее.
— Ааааа! — Казанцева опустилась на колени. Она зажала уши руками и пригнулась к полу, как будто за стенами их дома шла война.
— Сейчас соседи прибегут.
Казанцева резко поднялась на ноги.
— Не приближайся ко мне! О боже… Зачем??! Зачем??!! Что теперь будет? Ты хоть понимаешь? Теперь наше движение будет ассоциироваться с убийством.
— Не с убийством, а с расплатой. Око за око, зуб за зуб. Не связывай хозяев скотчем в гостях, и не убиен будешь.
— Аааааа! Аааааааа!
— Я не понимаю, что ты так вообще волнуешься. Это было а) самооборона б) причинение смерти по неосторожности. Я просто его слегка укусила, я же не знала, что он такой неженка, сразу истечет кровью и сдохнет.
Казанцева прислонилась к стене и обняла колени руками. Она плакала.
— Столько лет работы… столько усилий, столько планов… все под хвост
— Наташ, ваше движение, оно такое же, как этот пацан. Ты все пытаешься вдохнуть жизнь в труп феминизма…
— Ты такая же, как они! Как и все они!! Я не хотела его убивать! Ты должна была вызвать полицию! На нашей стороне закон! И справедливость тоже на нашей стороне!
— Справедливость, закон… Ты как в стране чудес живешь. Как бы ты вышла отсюда живой, если бы не я?
— Не вышла бы! Сдохла бы! А теперь я соучастница убийства! Но я не соучастница… Ты не сделаешь меня такой же, око за око, блядь… Я и есть феминизм, поняла. Я и есть движение. Я живу по-другому!
— Неравенство — это естественная форма жизни, я много раз пытаюсь тебе это втолковать, но ты упорно отказываешься видеть очевидное…
— Смерть — это тоже естественная форма жизни, нет?
— Ну, в общем-то, да.
— Тогда давайте просто сядем, сложим ручки и сдохнем.
— Ну определенной части населения точно придется…
— Я не такая, как ты. Никогда не стану такой, как ты. Мне не нужна твоя помощь и твоя сила. Ты ничем, блять, не отличаешься от этих мудаков. Лишь бы все как при бабушке.
Агния покачала головой.
— Ах, Наташа, твой идеализм сведет тебя в могилу.
— Давай, перегрызи мне горло тоже, чего ждать! Давай!
— Успокойся уже.
— Успокойся… успокойся. Где мой телефон? Где мой телефон??? — заорала она. — Хотите ответ, сейчас будет ответ…
Трясущимися руками она установила камеру на треноге на столе и включила потоковую запись в инстаграме.
— Просто… Так сколько, три человека… — Наташа провела рукой под глазом и собрала остатки майонеза с лица. — Такой день. Короче. Меня опоили какой-то дрянью, связали, оборали, измазали майонезом — чтоо? ДАААА! Да, блять, майонезом! И теперь еще у меня в квартире труп! Труп чела, который все это сделал! Что я сделала? Чем я это заслужила! Я просто снимаю видосы! Я просто хочу, чтобы ко мне относились как к человеку. Все! Феминизм об этом! Я тоже человек! Я человек, блядь! Ты не можешь пережить, что я забанила тебя в твиттере! Поэтому… — Она оглянулась. — Ваня! Какое же ты говно!! Где ты?! Вот ты, под столом… А этот… — Гримаса боли исказила ее лицо. — Я забанила тебя в твиттере, поэтому ты врываешься ко мне домой, связываешь меня и затыкаешь мне рот! И ждешь от меня ответа! Заклеив мне рот!! Сейчас… У меня щас, наверное, будет инфаркт. — Казанцева прижала руку к груди и замолчала. — Щас я пойду в ментуру, но перед этим я хочу ответить на все то говно, которое мне пришлось щас выслушать. Щас. — Казанцева взяла себя рукой за шею и закрыла глаза, несколько секунд она громко дышала. — Этот чел уже не услышит моего ответа, но вы услышите. Он пришел тут меня спасать от шариата, от домры с коровой и шестерых детей, опоил меня какой-то отравой, связал и заткнул мне рот. Ты и есть шариат, блять! Ты и есть это самое православное ауе, я для тебя и есть говорящая корова с домрой, и тебя просто разрывает, что я говорю что-то поперек твоего шариатского мнения. Защищать он меня собрался от мигрантов! Не устраивает миграционная политика твоей страны! Ну так избери другую власть, протестуй, как ты борешься с тем, что тебя не устраивает? Ты приходишь домой к девушке, которая забанила тебя в твиттере, и связываешь ее… и так далее. Блин. Ссанное ссыкливое дерьмо. Таджики с узбеками в чем-то виноваты… Знаете, кто так рассуждает? Так рассуждает пиздабольное дерьмо. Почему ты не скажешь: Рамзан Кадыров? Скажи, Рамзанка, чё там у тебя с бабами в Чечне, с геями в Чечне? Зашибенчик? Водят хороводы из лезгинки? Что же ты на домашний свой шариат не взглянешь? Чечня не Россия? Или тонковата кишка у тебя, пиздабольчик? Только абстрактного таджика и узбека не страшно поливать говном? И да, они тоже люди, представляешь? У тебя нет прав, а у них еще меньше. Что там было еще в твоем селевом потоке… Про то, что тетки ничего не могут, только мужчины им на блюдечке прогресс принесли. В первый раз мы слышим эту волынку? Нет, не в первый. Щас я рожу вам ребенка — ноу проблем — пошла и родила, а как насчет того, чтобы, пацаны, вам его воспитать? Рожу, но квестчен. Все органы в наличии у меня для этого, баба сказала — баба сделала. А давайте, воспитывать детей будете вы. Мужская рука, мужское мнение, мужская позиция. Мужское — лучшее же. Это не какие-то там тетки памперсы обсуждают и какую присыпку от сыпи выбрать. Давайте так. Я рожаю, вы воспитываете. А, пока вы воспитываете наших деток, я пойду писать симфонии, строить космические корабли и исследовать мерзлоту — ведь на это нужно время и силы, как раз они появятся у меня, как вы у меня грудничков заберете. Ну, может, не первый мой корабль сразу взлетит и не сразу вся мерзлота исследуется, но вы же тоже с чего-то начинали, не? Особенно мне нравится, что все эти упреки поступают ко мне от людей с тремя классами образования. Ладно бы, Исаак Ньютон мне сказал — сиди ты, неуч бабская, но нет. Нет, человек закончил три класса и сразу писать мне в твиттер: молчи, баба, ты не человек! Но я человек, нравится вам это или нет. Я, блин, человек! Ну и самое главное, прогресс тебя заботит, мертвый мой насильник, лежащий на полу, что женщины перестанут рожать, что будут собираться в кружки и читать Джудит Батлер, выучил даже имя, молодец, и вымрет благословенный богом русский патриархат, это так тревожит тебя? Черта лысого! Тебя лишь волнует, что ты не можешь больше контролировать свою девушку и жену, говорить ей не стричься, не надевать платье с вырезом и высокие каблуки, не курить, тебя это только волнует! Что ты больше не сможешь контролировать! Все! Как ты можешь вести диалог! Только связав меня по рукам и ногам! Только так ты смог! На равных ты не можешь! Не можешь! Посмотри на свою жизнь, патриархал! Что ты в ней контролируешь? Что? Что ты можешь изменить в своей жизни? Ну можешь накачаться, почитать Питерсона, а что ты можешь изменить в своей стране? А я могу! Я меняю! Я — одна, 22-летняя сопля — собрала бабла на шелтер для женщин, и теперь четыре женщины живут там, а не со своими мужьями, которые от них сигареты прижигали! А организовано там все другими женщинами — да, я дала бабла, а организовали все они. Вот что я смогла! Я и такие же, как я. А ты можешь только пиздеть! Вот мой ответ! Феминизм — это я, Россия — это я, а вы просто пиздящее завистливое говно! Все, я пошла к ментам. Конец эфира.
Казанцева нажала на горящий красный круг записи телефона. Ее трясло, из носа ее текла прозрачная жидкость. Агния отвесила несколько жидких хлопков ее речи. Казанцева вытерла слезы и сопли с лица, резко вскочила на ноги и выбежала в коридор. Она кинула в стену какой-то обувью, не находя в темноте свои кроссовки, схватила куртку и вылетела из квартиры, даже не закрыв за собой входную дверь.
— Побежала к ментам, — усмехнулась Агния. — Ну что, Ваня, — сказала Агния. — Еще осталась кровь на подбородке?
Ваня на автомате покачал головой. Из своего положения он видел только ее туловище и ноги.
— Твой дружбан уже тебе не поможет. Хреновый из него защитничек. Командир всех девчонок, как видишь, тоже свалила с умным видом. Остались только мы с тобой. Надо что-то решать.
— Ч-что… р-решать…
— На чьей ты стороне, Вань?
Ваня сильнее прижал голову к коленям, накрывая шею руками, чтобы ей не удалось прокусить ее.
— Давай по-простому. Хотя куда уж проще. Главная константа существования — несправедливость. Похвально, что смельчаки, как Наташа, пытаются искоренить ее, руководствуясь своими представлениями о справедливости. Но искоренить ее невозможно. От нее можно только спрятаться. Кто защитит тебя от несправедливости жизни, Вань? Есть у тебя такой человек?
Ваня тихо произнес: «Нет».
— Я защищу тебя от несправедливости. Но для этого ты должен принять мою сторону.
— С-сторону?
— Я тебе сейчас все объясню. Но для начала — вылезай из-под стола и встань, как мужчина.