Мама поправила галстук на Оксане, сделала шаг назад, убедилась в его симметричности, и повторила свои действия на Вадиме.
— Я не буду это надевать. Это выглядит тупо.
— Давай ты просто помолчишь и подумаешь о людях, которые гибнут.
— При чем здесь это? Какое отношение к этому имеют пионерский галстук и пилотка?
Вадим подошел к зеркалу и поправил пилотку, чтобы она чуть-чуть косила вбок. На нем была белая футболка с нашитой на груди буквой «Зет», сделанной из черно-оранжевой полосатой ленты. На шее у него был повязан огненно-красный пионерский галстук, а на голове сидела армейская пилотка.
— Может, галстук, правда, лишний.
— Не выдумывайте, — сказала мама. — Это символ.
— Символ чего?
Круглое, еще немного блестящее от дневного крема лицо мамы сжалось, как будто она хотела сдержать слезы.
— Символ борьбы с нацизмом, — сказала она после короткой паузы.
— Это пионерский галстук, мам. Это не символ борьбы с нацизмом.
— Что… да что ты знаешь о символах?
Оксана бросила в Вадима быстрый скользкий взгляд, но предназначался он матери, как бы говоря — да уж побольше твоего.
— Это, блин, не символ борьбы с нацизмом. Это символ пионерской организации в Советском союзе. Она не боролась с нацизмом.
— А с чем она, по-твоему, боролась? Что ты об этом знаешь? Тебе лишь бы сказать мне поперек! Я же хочу как лучше!!
— Ксана, не спорь с матерью! — громко сказал отец, проходя из комнаты в кухню. Он мельком оглядел их футболки с пришитыми оранжевыми лентами, но ничего не сказал и включил на кухне телевизор.
Перед лифтом Оксана сняла с себя галстук и пилотку и убрала их в рюкзак. Вадим еще раз поправил пилотку перед выходом, но она не желала сидеть на его голове под наклоном и все время выпрямлялась. Мама разрешила им дойти до школы без шапок.
— Они боролись с металлоломом, — сказал Вадим, когда они вошли в лифт.
— Чего?
— Пионеры, они боролись с металлоломом.
— Да заткнись ты. Клоун.
Вадим был младше на два года и ходил в шестой класс.
На пятом этаже лифт остановился, вошел Баулин. Оксана подумала, еще этого не хватало, но обрадовалась, что успела снять галстук и пилотку. Баулин был высокий, худой и странненький. Они учились в одном классе. Он сразу отвернулся, чтобы не встречаться с Оксаной взглядом, но это разозлило ее, и она сказала.
— Привет, Баулин.
Не поворачиваясь, он сказал тонким, как будто даже дрожащим голосом.
— Привет, Ергольцева.
Он все еще не повернулся, поэтому Оксана спросила.
— Покажи нашивку.
— У нас нет георгиевской ленты, поэтому мама нашила просто полосатую…
— Заткнись, — Оксана цикнула на Вадима.
Лифт крякнул на первом этаже, Баулин выбежал из него и, не оглядываясь, на них побежал к магнитной двери. Баулин и в школе был неловким и объектом разных подлых неприятных шуточек, он поскользнулся и чуть не расшибся на ступеньках, ведущих от лифта к входной двери.
Оксана и Вадим обогнули его, зажимающего колено обеими руками и изо всех сдерживающегося, чтобы не заплакать.
— Поспешишь — кота насмеши… — сказал Вадим, но Оксана снова оборвала его.
— Заткнись.
На улице было сухо, как будто немного солнечно. Мартовские сугробы уменьшались в размерах.
Баулин, прихрамывая, на спринтерской скорости обогнул их.
— Ольга выставит тебя с урока, если ты придешь без нашивки, — крикнула ему Оксана в спину.
Баулин остановился. Когда они поравнялись с ним, Оксана увидела, что у него опухшее лицо и красные глаза. Она остановилась и пристально посмотрела на него. Что-то в нем было странным и неправильным, но что — она не могла понять.
— Мы так опоздаем, если будем у каждого столба останавливаться, — сказал Вадим.
— Иди уже, не нуди…
— Я скажу ма, что ты выкинула пилотку.
— Я не выкидывала ее! — Вадим махнул на нее рукой и пошел в сторону школы.
— И галстук тоже!
— Покажи нашивку, Баулин, — повторила Оксана.
Оксана знала, что родители Баулина в разводе, он живет с мамой и бабушкой. Его мать она никогда не видела, а бабушка была чокнутой старой каргой. Когда Крым присоединили к России, мама сделала им футболки с цифрой 18 — в честь 18 марта (довольно уродливые, понимала Оксана сейчас, это были футболки для взрослых, чтобы можно было надеть их поверх пуховика), они гуляли в них во дворе, бабушка Баулина, спросила, что означает число 18, а, выслушав ответ Оксаны, сказала, что их мать — безмозглая овца, а они — дети безмозглой овцы. Оксана не стала рассказывать об этом матери, но Вадим, разумеется, рассказал, и мать плакала на кухне от обиды, а потом запретила им разговаривать со старой каргой. «Не обращай внимания, на эту жидовку», — успокаивал ее отец. У них в классе был парень по фамилии Фельцман, он ходил в майке с Путиным и оскорблял Баулина наравне со всеми, Оксана не была уверена, что старая карга — еврейка. Может быть, украинка. Но она точно была способна на все.
Опасения Оксаны подтвердились, когда Баулин расстегнул свой серый пуховик. На его темно-зеленой водолазке был пришит украинский флаг.
Лицо Баулина стало серым от ужаса.
— Твоя бабка охуела? — сказала Оксана строго. — Ольга с тебя снимет кожу за такое.
Ольга Валентиновна была их учительницей русского языка и классной руководительницей.
— Я знаю, — сказал Баулин тихо.
— Отпори эту хрень с себя.
— Не получится. Бабушка очень надежно его пристрочила… мелким стежком. Дважды…
— Она хочет, блин, чтобы тебя распяли, как этого младенца из телика?
— Она просто идейная, — сказала Баулин.
— Пусть сама идет в таком прикиде… вон в «Пятерочку».
— Она ходит в желтом берете и в голубом шарфике… Ну она просто у многих вызывает трепет, ее не так просто оскорбить…
Да, подумала Оксана, старая карга не даст себя в обиду, что же она не научила тебя, Баулин, как себя ставить по жизни, что ты как коврик, о которого только ленивый не вытер ноги. Но она не сказала этого вслух.
— И что ты будешь делать?
— Прогуляю школу…
— Да, как вариант… Но Ольга с тебя все равно снимет шкуру за то, что ты не явился. Одень просто наизнанку этот свой свитер…
— Надень, — сказал Баулин.
— И на хуй иди, — сказала Оксана без злобы.
— До встречи.
— Стой… на, вот, возьми… — Оксана достала из рюкзака и протянула ему пилотку и красный платок.
— Это еще зачем?
— А как ты подготовился к уроку? Или просто на клетчатом листочке напишешь «Своих не бросаем»? Бери, пока дают.
— Это пионерский галстук?
— Это символ борьбы с нацизмом.
— Это пионерский галстук, — сказал Баулин, аккуратной трогая красную ткань. — А не символ борьбы…
— Баулин… — вздохнула Оксана. — Я пытаюсь спасти твою тупую жопу. Давай ты просто заткнешься и возьмешь этот галстук.
Оксана надела рюкзак и пошла в сторону школы, запретив себе оглядываться на растерянного Баулина.
В классе Оксана подумала, что, возможно, зря сказала Баулину прийти в школу: даже в пилотке и галстуке, в наизнанку вывернутой водолазке он выглядел как дезертир, бегущий из строя. Галданов и Марченкова пришли в олимпийских бело-сине-красных костюмах и лица их тоже были раскрашены в цвета флага: их матери дружили, а мать Галданова работала косметологом. Лучше всего подготовился Горошко, он боялся, что его начнут чморить за украинскую фамилию и намеренно первым ввязывался в мелкие стычки. Он был одет в черно-оранжевый полосатый костюм, даже его черные лакированные ботинки были обклеены оранжевыми лентами.
Староста Макарова раздавала ленточки и флажки, на стенах висели ватманы с красными звездами и зелеными танками. Сила Зет. Vерим V ПраVду. Победа ZA Нами. Оксана оглядела класс, и увидела, что Дашки Терентьевой и Федоровой, главной зануды, нет на уроке. Федорова еще накануне цитировала какие-то статьи и заявляла, что политическая агитация в образовательных учреждениях незаконна. Ольга обезвредила ее, сказав, что она не ждет на патриотическом уроке крыс и предателей и освобождает Федорову от его посещения.
Ольга вошла в класс, только что прозвенел звонок. Ольга Валентинова была высокая женщина, носившая жакеты и свитера и длинные свободные юбки в пол, у нее часто болели ноги и она передвигалась медленно, как танковая гусеница. Ее голова была покрыта мелкими рыжими кудряшками, а лицо разрезали тонкие морщины, но оно было слишком ярким и острым, никогда не статичным — ему могло быть и сорок, и шестьдесят лет. Губы Ольги Валентиновны горели ярче красной звезды, и ученики называли ее Ольга, или Гора. Из-за фамилии — Горянская.
Ученики поднялись при ее появлении, со скрежетом проехав ножками тридцати двух стульев по пятнистому линолеуму. Ольга Валентинова доковыляла до учительского стола, потрогала краешек классного журнала в черной обложке. Она встала перед доской, пахло намоченной тряпкой и влажным мелом. «18 марта — день воссоединения земель Русских» было написано на ней немного шатающимися буквами. Ольга Валентиновна взяла мелок и превратила 18 в 18 минус «е». Она вышла на середину класса, ее взгляд пробежался по лицам восьмого «Б», как луч прожектора с тюремной смотровой вышки.
— «Не дай бог жить во время перемен», гласит старинная китайская мудрость. А нам с вами, поколение Зет, выпало жить во времена этих самых перемен. Перемены эти страшные, перемены глобальные, и они сейчас начинают разворачиваться вокруг нас… Баулин, что на тебе надето? Или ты так волновался, что облевал свою кофту и надел ее задом наперед?
Класс грохнул от смеха. Баулин приоткрыл рот, чтобы сказать что-то в свое оправдание, когда встретился взглядом с Оксаной. «Молчи, дебил!» — сказала она ему одними губами.
— Баулин, день 18-го марта — это важная веха новейшей истории, я не призывала никого одеваться празднично белый верх, черный низ, но ты должен был одет прилично, как подобает молодому мужчине. Ты будущий защитник нашего отечества…
— Он эмигрирует в Израиль, Ольгавалентинна, — крикнул Краснов с задней парты.
— Краснов, я давала тебе право голоса? О чем ты там лепечешь? — пробасила Ольга Валентиновна, и Краснов поник. — Баулин, я жду от тебя ответа, почему ты пришел на урок патриотизма в таком виде?
— Бабушка пришила ему букву «Зет» задом наперед. Он боится, что вы его отругаете, — вступилась за Баулина Оксана.
— Ергольцева, а я тебя кто-то спрашивал? Ты что, адвокат Баулина? Или он сам не умеет говорит по-русски.
— Я умею… — едва слышно произнес Баулин.
— Мы просто живем в одном подъезде. Я встретила его сегодня утром в лифте. Он мне рассказал.
— Если бы у тебя была хотя бы одна извилина, Егольцева, ты бы знала, что сила символа — в жесте. И важна на просто буква Зет, ни буква Победы-Виктории, но то, что мы говорим с их помощью — что мы едины, что мы знаем, что правда за нами, и не постоим за ценой этой правды, — на этом слове Ольга Валентиновна указательным пальцем прочертила в воздухе большую галочку. — Может быть много разных мнений, правд — много, у каждого — своя правда, своя личная. И одна правда не меньше другой, даже если эта правда нашего противника. Но в момент народного единения, в момент беды, в момент изоляции человек не может выбирать между одной правдой или другой. Он должен быть со своей страной, если он человек.
Оксана густо покраснела от обиды. Ольга Валентиновна была ядовитой, как валькирия, за это ее ненавидели и боялись.
— Давай, Баулин. Мы ждем тебя. Надень кофту нормально.
Внезапно Оксана поняла — даже почувствовала, так забилось ее сердце в этот момент, что она только что вырыла яму под Баулиным и собой, просто попытавшись помочь ему. Глаза Баулина стали влажными, поднимаясь с места, он посмотрел на Оксану с ненавистью.
«Если у тебя есть хоть одна извилина, выбеги из класса», — возмолилась Оксана.
Рывком Баулин стянул с себя водолазку, обнажив слишком худые руки и плечи, и вывернул ее лицевой стороной. По классу протянулся изумленный стон. Оксана даже не стала смотреть в его сторону, лишь краем глаза зацепившись за яркое сочетание синего и желтого.
Лицо Ольги Валентиновны как будто бы подсветило скрытое ликование. Краешки ее ярко-красных губ вспорхнули, когда она с чеканной твердостью сказала:
— К директору. Оба. Немедленно. Вышли с вещами.
Они долго шли по пустом залитому светом коридору в кабинет директора — он находился в другом крыле. На счастье им не встретился никто из школьников, никто из учителей — все были на уроке патриотизма. Охранник спал на посту, из его нагрудного кармана торчала георгиевская ленточка, еще одна была привязана к рации.
— Спасибо, Ергольцева, — сказал Баулин сквозь зубы.
— Не «спасибо», а «дякую», Баулин, — поправила его Ольга Валентиновна, шедшая позади них. — Будь последователен.
— Дякую, Ольга Валентиновна, — сказал Баулин тихо, пропуская учительницу вперед в кабинет директора.
— Полюбуйтесь на этих экстремистов, Варвара Петровна…
— Я не считаю себя экстремистской…
— Ергольцева, открывай рот, только когда тебя спросят. Что же ты такая неугомонная?
— Что стряслось? — спросила Варвара Петровна из кожаного директорского кресла.
Валентина Петровна была учительницей химии, но уже давно не вела свой предмет. У нее была кличка Гусеница, из-за зигзага сутулости, превратившего ее фигуру в сгорбленный искривленный знак. Иногда ее голос дребезжал от старости, иногда ложился плавно и тонко, как соленое масло. Оксана уже не помнила того времени, когда Варвара Петровна открывала линейку первого сентября — этим, кажется, всегда заведовала завуч, математичка. Сейчас Варвара Петровна смотрела на них, утопая в глубоком черном кресле, сама она была одета во все черное — как в траур, и на ее фигуре не было никаких следов зета, виктории-правды и георгиевской ленты. Пальцы Варвары Петровны, как толстыми перстнями, были покрыты артрозными бляшками. Она сомкнула их между собой, как будто для молитвы.
— Что натворили?
— А вы не видите? Все же говорит само за себя.
Дважды пристроченный бабушкой украинский флаг горел синим и желтым на груди Баулина.
— Экстремизм… — тихо произнесла Варвара Петровна.
— Он самый. На уроке патриотизма…
— Я ни в чем не вино…
— Ергольцева, имей хоть немного чести. Ты соучастница! Ты покрывала экстремиста вместо того, чтобы отвести его к завучу.
— Я не для этого в школу прихожу, Ольга Валентинна, чтобы доносить на одноклассников.
— А для чего? — спросила Оксану директриса.
— Ну чтобы типа… учиться. Знания получать.
— Ну и чему ты научилась? Троечница!
— У меня всего одна тройка по физике!
— Оля, — сказала директриса неожиданно строго. — У тебя там класс бесноватых. Иди к ним и оставь нас. Я сама с этим разберусь.
— Валентинпетров…
— Иди, — тон директрисы не принимал неповиновения, и Гора, закрыв за собой дверь, вышла из кабинета.
Оставшись вместе с директрисой и Баулиным, Оксана почувствовала, как на нее наваливается новая, незнакомая ей тяжесть. Лицо директрисы было сморщенным и серым, как гнилое яблоко, на год забытое в холодильнике. Но ее глаза сверкали уверенным темным светом. Казалось, что она должна развалиться при любом движении, но вместо этого она легко подалась вперед из кресла и облокотилась на сложенные руки.
— Что это? — она ткнула согнутым артрозом пальцем в направлении Баулина.
— Украинский флаг, — вздохнул Баулин.
— Ты украинец, Павел? — Оксана удивилась, и заметила удивление Баулина, что директриса знает, как его зовут.
— Нет…
— Это его чокнутая бабка пришила ему этот флаг. Он ни в чем не виноват. Я тоже ни в чем не виновата. Можно, мы пойдем?
— Девочка, ты думаешь, можно прийти на урок патриотизма с флагом вражеского государства и потом просто уйти?
— Ну… да. — Оксана знала, что с директрисой не надо спорить, но она не была айсбергом упертости, как Ольга. — Мы не поддерживаем Украину. Что вот я здесь делаю? На мне даже ничего такого не надето!
Оксана оттянула край своей футболки. Она уже тихо ненавидела это: все флаги, все знаки, все символы.
— Это диверсия. А ты сообщница диверсанта.
— Я вообще не имею к этому отношения!
— Там же гибнут люди. — голос Баулина дрожал. — Мы бомбим их города. Бабушка это имела в виду: нельзя поддерживать сильного, когда он бьет того, кто слабее. А Украина слабее нас. Надо принять его сторону, иначе у нас нет чести.
Директриса наклонилась вперед еще сильнее.
— Что он сказал? — спросила она Оксану.
— Я не поняла, — сказала она, подумав про себя: «Он выроет могилу нам обоим».
— У нас нет чести, если мы нападаем на слабого.
Варвара Петровна выпрямилась и сложила руки перед собой, как примерная ученица на первой парте. Она как будто поразмышляла над чем-то, а потом цокнула языком, показав пальцем на Баулина.
— Ты бредишь, мальчик, — сказала она. — А ты дура. Что связалась с ним. Ладно. Доигрались.
Она выдвинула один из ящиков стола и достала из него черную лакированную шкатулку.
— Льется кровь. Много крови. Вы, молокососы, не представляете, что это значит. «Льется кровь». Что это? Просто два слова? А это тела людей, молодых мужчин, немолодых женщин, детей, которые падают на землю, иногда целые, иногда без ноги или руки, и никогда больше не встанут. Это надо понять, почувствовать. Это энергия живых, которая переходит в энергию мертвых.
— Как потенциальная в кинетическую? — сказал Баулин.
— Нет. Это не энергии физики. Это энергии высшего порядка. Сейчас я вам покажу. Ты отвернись, — велела она Оксане, — а ты, — кивнула на Баулина, — посмотри сюда.
Мельком Оксана увидела, что в шкатулке, которую директриса придвинула к Баулину лежит какой-то треугольник. Или что-то треугольной формы.
— Что ты видишь? — спросила она. Оксана подумала, что усталость еще тяжелее опустилась на ее плечи, а голос директрисы звучит все жестче и бодрее.
— Глаз. Мертвый глаз в формалине, — последовал ответ Баулина.
«Глаз?» — Оксана едва удержалась, чтобы не поднять голову. Они, наверное, разыгрывают ее оба.
— Почему ты решил, что он мертвый?
— Э-э… ну… он выглядит не очень живым.
— Это живой глаз в мертвой воде. — сказала Варвара Петровна с нескрываемым раздражением. — Глаз, покажи Павлу то, что ты видишь.
Несколько мгновений они сидели в тишине, как вдруг Баулин встал с места и задрожал всем телом.
— Мамочка! Мама! — закричал он.
— Он в бреду, — Оксана со страхом посмотрела на черную коробочку. — Сделайте что-нибудь. Вызовите скорую.
— Он был в бреду до этого. Сейчас он видит вещи в истинном свете.
Баулин закричал нечеловеческим голосом, почти лаем и затрясся всем телом. Оксана подскочила на месте. Баулин нырнул на пол, едва не ударившись лбом об угол стола, и замер.
— Вызовите скорую, — взмолилась Оксана.
— Скорая ему уже не поможет.
— Что с ним? Он без сознания? Баулин! Что вы с ним сделали?
— Я показала ему, что происходит в стране, чей флаг он нацепил.
Оксана снова опустилась на стул.
— Он ведь просто без сознания…
— Энергия живых превращается в энергию мертвых. Когда мертвые получат достаточно свежей крови, начнется воскрешение. Это символ веры — последняя буква латинского алфавита, за которым следует новая жизнь… Воскрешение мертвых.
Оксана вскочила и подбежала двери, ручка не слушалась, дверь была заперта. Она дернула сильнее, ручка осталась у нее на ладони, Оксана разжала ее и увидела, что это не ручка — это глаз, круглый и темный, смотрит на нее. Сон навалился на ее виски, Оксана закрыла глаза.
— Если тебя любят, ты тоже однажды воскреснешь, Ергольцева. Символ веры — это символ любви, — были последние слова директрисы, эхом прозвучавшие над головой Оксаны, перед тем как ее сковал сон.
Оксана очнулась от порыва сильного ветра, ударившего ее по лицу. Она вздохнула, дав холодному воздуху забраться в легкие, и закашлялась. Она была в незнакомой комнате в незнакомом доме. Стены, окном выходящей на улицу, у него не было — так же, как не было стены между комнатой, где сидела Оксана, и соседней. Из дыры в комнату залетал ветер и играл вылетевшими из открытой пачки с бумагой листами. Белые листы лежали на черных выбитых окнах — на том, что осталось от стеклопакетов, — и на тахте, от нее, как по линейке, была оторвана одна треть. Крошащийся цемент, крошащиеся обои, серый камень, кусок стены метр на метр, раздавивший стол из «Икеи». Она в Украине, поняла Оксана, она в Украине, в доме, куда залетела ракета. Она была тут же — серая, похожая на запаянную с одного края трубу.
Оксана осторожно перелезла через поваленную стенку — из-под нее выкатилась уцелевшая богемская ваза, из стекла с позолотой. Она подошла к пробоине, ставшей окном. Это был спальный район — район высотных жилых домов. Оксана поднесла руку к горлу, она хотела заплакать, но не могла. Многоэтажные высотки были сожжены дотла, обуглены, разрушены. На некоторых домах сохранились заплаты, нетронутые обстрелами и огнем, где-то виднелись балконы с вещами, напоминавшими, что когда-то здесь жили. Стекол не осталось ни в одном доме.
Оксана осторожно, чтобы не пораниться о разломанные доски сплюснутого шкафа заглянула в соседнюю квартиру. Она вскрикнула — из-под куска серой стены выглядывали женские ноги в зеленых колготках. Следом за ее криком заорал ребенок. Его не было видно за завалом.
Оксана все еще не могла заплакать. Светлое желто-серое небо без облаков поднималось над пепелищем домов. Дорожки и асфальт на улице были засеяны белыми и серыми обломками зданий, как будто над этим районом прошел дождь из цемента.
Ребенок не переставал кричать, и Оксана решилась сделать еще один шаг к краю, как в ее ухе завибрировала волна. Это был тонкий, разрывающий звук, она зажала уши руками, заткнула в раковины мизинцы, но он не уходил. Вибрирующий звук заглушил младенца, Оксана опустилась на колени, и увидела, что рассеченная тахта, разломанный шкаф, даже обломки стены вибрируют вместе с ним. Что это?
Огненный шар вспыхнул над домом напротив, Оксану ударной волной отбросило на опрокинутую стенку. Когда она подняла руку, то увидела, что из ладони торчит кусок золотого богемского стекла и кровь стекает к локтю.
Ребенок затих. Лицо Оксаны горело, она вытащила кусок стекла из руки и сжала кулак, между пальцев показалась кровь.
«Воскрешение мертвых, — сказала Оксана вслух. — Все это, чтобы воскресли мертвые».
Оксана разжала руку, и сильный ручеек крови потек по ее ноге в серую пыль.
«Если нужно все это, то я не хочу воскресать».
Золотой шар огня лопнул где-то над ее головой, и голос внутри нее сказал: «Обстрел». А потом: «Бомба». Тяжелая волна невыносимого жара обняла Оксану со всех сторон и подняла в воздухе. Она не успела ни закричать, ни вздохнуть. По ее черным щекам текли слезы. Оксану накрыла толстая непроходимая чернота, и последним звуком, который она услышала, стал щелчок языком о небо директрисы Варвары Петровны, склонившейся над ее телом, раскинувшем руки на мягком ворсистом ковре.