Наташа закрыла глаза, двери лифта открылись.
— Заходите? — спросил шершавый, как наждачка, голос. Он принадлежал мужчине в черной шапке, с лицом, похожим на сгнившую картошку. Наташа знала его, он жил на 13-м этаже. Она быстро зашла внутрь, лифт поехал вниз.
Мужчина молчал, она молчала. Наташа посмотрела под ноги, пол лифта закрывала стенка картонной коробки. Смятый листок а4 лежал около ноги мужчины в шапке. Третий раз за неделю кто-то вешал в лифте бумажный лист со словами «нет войне». Дважды его срывали. Наташа вглядывалась в сетку бумажных складок, когда почувствовала, как мужчина с 13-го этажа смотрит на нее. Может, это он сорвал листок со стены. Наташа почувствовала, что мужчина хочет что-то сказать, его рот сжался, как гармошка, но лифт тряхнуло, и с резким крякающим звуком двери разъехались в стороны.
— Нахуй блядь, — прошипел мужчина. Наташа вжалась в стену, и он первым вышел из лифта.
«Я против войны», — хотела сказать она, но слова застыли внутри ее горла, как кончик ларингоскопа.
Следующим днем был четверг, Наташа забыла зажмуриться, заходя в лифт. Ее сердце сжалось от радости — листок висел на стене, наспех приклеенный скотчем. «Нет войне» было написано на нем размашисто шариковой ручкой. Но он был слегка надорван посередине, а с правого края не нем — как автограф неграмотного человека — была нарисованная маленькая, дрожащая по краям свастика. Успеет ли она закрасить ее? Нет, лучше не прикасаться к этому листку.
На восьмом этаже лифт крякнул, двери открылись, вошел невысокий мужчина в кожаной куртке. У него была лысина и пухлые щеки, из-за чего он был похож на недовольного младенчика. Нажав кнопку первого этажа, он сорвал листок со стены, разорвал на кусочки и растоптал.
— Сука, сука… — бормотал он.
Наташа почувствовала острую боль, как будто оскорбления предназначались лично ей — хотя мужчина не обратил на нее внимания.
Собрав всю смелость, которая осталась у нее после школы, университета и работы в бухгалтерии, Наташа тихо произнесла:
— Я против войны.
Мужчина поднял на нее глаза и посмотрел недоумевающе. На его лице застыли ярость — в сдвинутых бровях — и страдание — в обиженно выпяченной нижней губе.
— Она все делает мне назло! Все назло! А ведь я уже извинился!
— Что? — прошептала Наташа.
— Моя девушка вешает тут это говно каждый день из-за того, что мы поругались. А на сообщения мои не отвечает.
— Вы… вы же видели, что там написано?
— Нет войне. Это наша группа так называется.
— Музыкальная?
— Нет, в контакте. «Партизанская война». Мы с парнями на районе объединились. Против абреков, хачей, против всякой швали. Против чокнутых феминисток. Вы вроде не из этих?
Наташа решила, что не будет отвечать, и просто смотрела перед собой, ожидая, когда лифт тряхнет на первом этаже.
— Она взъелась на меня из-за этого. И играет со мной в кошки-мышки. Пропала, сообщения в воцапе не смотрит и оставляет вот эти листки… Каждый, сука, божий день.
— А вы не смотрите новости?
Они оказались на первом этаже. Двери лифта открылись.
— Я смотрю новости, женщина, — раздраженно ответил мужчина-младенчик. — Но моя Лида пропала, я ни о чем другом думать не могу…
Наташа поняла, что он не смотрел новости.
— Я не думаю, что эти листки оставляет ваша Лида.
— А кто тогда?
Наташа пожала плечами.
— Это она, — сказал он вслед Наташе, выходившей из лифта. — Она и не на такое способна…
В субботу, когда Наташа зашла в лифт, хорошее утреннее настроение внутри нее почернело — на листке поверх слов, написанных шариковой ручкой, стояла громадная жирная свастика, ало-красная, обведенная черным маркером. Наташа оторвала листок от стены, смяла его и бросила на пол. Потом лихорадочно оглядела углы лифта — нет ли в них скрытых видеокамер. Она подняла листок с пола и убрала его в сумку.
На улице была отвратительная мартовская погода, какие-то мужчина и женщина орали друг на друга рядом с подъездной лавочкой. Быстро проходя мимо них, Наташа заметила, что один из них — мужчина-младенчик из группы «Партизанская война».
— Женщина! — он вырвался из облака ора и побежал за Наташей. — Вы мне и нужны! Скажите ей! Это теща моя. Скажите ей — вы тоже видели, что Лида оставляет мне послания в лифте.
— Где дочь моя, убивец! Что ты сделал с ней, мразь! — кричала на него женщина в синтепоновом пуховике и белой шапке с помпоном.
Наташа замедлила шаг, и посмотрела на них с легким ужасом.
— Мужчина… — сказала Наташа, жалея о том, что позволила себе остановиться и втянуть себя в это.
— Я Виталик, — сказал мужчина-младенчик.
— Виталик, сейчас идет война с Украиной, эти послания адресованы не вам, они против войны…
Теща Виталика подошла к ним — в ее лице не было ни кровинки, как будто оно было сделано не из кожи, а из простыни, несколько дней пролежавшей в отбеливателе. Они стояли рядом с трансформаторной будкой, на которой был нарисовал седой мужчина в зеленом камзоле с черной повязкой на глазу — Кутузов.
— Она назло мне это пишет… — бубнил Виталик.
— Эти послания адресованы не вам… — тихо повторяла Наташа.
— Это спецоперация, а не война, — сказала вдруг теща Виталика и мать Лиды. — Где дочь моя, мразь! Что ты с ней сделал?
«Это какой-то водевиль», — подумала Наташа.
— Как вы вообще себе это представляете? Ваша жена пропала и одновременно приходит, чтобы приклеить бумажку в лифте?
— Они не женаты, — сказала мать Лиды.
— Она и не на такое способна, — сказал Виталик.
— Я не могу вам помочь. Простите. Мне надо идти.
Наташа завернула за трансформаторную будку и пошла по черной дорожке, проложенной между серых скользких сугробов. Зная, что ее уже не увидят, она обернулась — мать Лиды и Виталик продолжали ругаться. Наташа подумала, что их ссора похожа на странный ритуал, не имеющий смысла. Потом она подумала, кто такая эта Лида и что с ней могло произойти. Ей стало страшно.
Гусар или драгун — а, может, быть улан или кирасир — в черном платье с золотыми эполетами пальцем указывал на солдата пехоты в шинели, перетянутой ремнями. Они стояли около возведенных пушек и смотрели на нее. Рядом с ними зеленые солдаты шли в бой с барабанами и шашками наголо. Это было муниципальное граффити войны 1812 года.
Наташа пошла по черной скользкой дорожке к автобусной остановке. Она подумала о нарисованных драгунах, кирасирах и уланах — как красивая у них форма, усы, треуголки, лошади. Никто не изображает их тела, разорванные пушечными ядрами, раздробленные кости, засыпанные землю, оторванные конечности, бездыханные тела.
Надо перестать об этом думать, иначе я сойду с ума, сказала себе Наташа, садясь в маршрутку. Но она не могла не думать о том, началась бы война, если бы на месте этого граффити были бы размозженные и обезглавленные тела, фрагменты тел, лишившиеся ног и рук мужчины, лежащие рядом с трупами своих сослуживцев?
В понедельник в лифте не было бумажки со словами «нет войне». Во вторник тоже. В среду Наташа решила, что акция прекратилась, и с сожалением нажала кнопку первого этажа. Она подумала, какой у них убогий, уродливый, плохо пахнущий лифт. Единственное, что в нем было хорошего за все это время, была эта бумажка со словами. Наташа подумала, что, возможно, ей стоит самой написать и повесить эту бумажку в лифте — от этой мысли ей стало страшно.
На седьмом этаже в лифт зашла женщина без шапки в красном пуховике. Наташа не видела ее раньше. Она нажала на кнопку второго этажа.
— Вы не подвинетесь? — спросила женщина, вынула из кармана пуховика сложенный вдвое листок а4 и приклеила его по центру стены лифта, смотрящей на закрытые двери.
Лицо женщины сразу показалось Наташе очень красивым, хотя оно было ненакрашенным и какого-то пепельно-серого цвета.
— Вы Лида? — спросила Наташа, и женщина смерила ее отстраненным, плохо поддающимся расшифровке взглядом.
— В адское время живем, — сказала женщина низким голосом курильщицы, двери за ее спиной разъехались, она вышла из лифта и быстро исчезла за дверью, ведущей к мусоропроводу.
Двери лифта закрылись. Он стоял на этаже. Наташа не успела повторно нажать на первый этаж, как лифт поехал наверх.
«Слава Украине» — было написано на листке. Дрожащей рукой Наташа достала из сумки шариковую ручку и поставила на листке три шатающихся восклицательных знака.
Когда двери лифта открылись, она спрятала ручку, но ее пальцы все еще предательски дрожали, а по лицу растеклось красное пятно волнения. Наташа не видела ни на каком этаже остановился лифт, ни кто зашел в него — первый удар кулаком разбил ей очки, от второго носом пошла кровь, а после третьего и четвертого к кулаку добавился обжигающий ботинок, и она потеряла сознание.