Полина повернулась к нему, так что ее подбородок оказался у Егора на плече, а теплое дыхание коснулось его маленького уха с тяжелой вытянутой мочкой.
Она невольно прислонилась к нему, но ничего не почувствовала — уже не в первый раз.
— Если мы прямо сейчас возьмем куртки, то никто не заметит. Давай сбежим.
— Ты что? Это же мои друзья.
— Они очень странные. Очень.
— То же самое ты говорила про Ваню и Таню.
— Беру свои слова обратно. Ваню и Таню можно положить в проспиртованную склянку и выставлять в Париже рядом с метром, килограммом и другими образцами нормальности.
Полина не считала Ваню и Таню странными. По дороге к метро, натягивая перчатки замерзающими пальцами, она сказала, что они какие-то странные, потому что побоялась обидеть Егора, назвав их (как она думала на самом деле) скучными до зевоты людьми, которые могут говорить только на две темы — о работе (он бухгалтер, она вышивает бисером игрушки и продает на своей страничке в инстаграме) и ребенке (полуторагодовалый карапуз, довольно уродливый, к счастью для Полины и Егора, не проявивший к появлению новых взрослых никакого интереса).
— Нормальности? Кто сказал «нормальность»?
— Давай уйдем прямо сейчас, — шепнула Полина и стиснула руку Егора.
— Ну ты что!
Они невольно отшатнулись друг от друга, когда в комнату вошел Григорий с бутылкой шампанского в руках. На нем был красно-зеленый свитер с оленем.
— Алкоголь! — провозгласил он. — Сознавайтесь, кто посмел упомянуть «нормальность» в этом доме! А иначе придется применить пыткииии…
Он захихикал и принялся костлявыми пальцами раскручивать проволоку на пробке.
Полина подумала, что на прошлых выходных была высокомерной сучкой и, конечно, Ваня и Таня хорошие, подзатраханные жизнью люди, а она будет теперь наказана за свое высокомерие. Она зажмурилась, ожидая выстрела пробки, но его все не было и не было.
Когда они переступили порог квартиры, их встретили мужчина и женщина — в черных водолазках, с короткими стрижками.
— Григорий, — представился Григорий и поцеловал Полине руку, чему она не сумела помешать (она ненавидела манерные ухаживания) и на секунду окаменела, ища глазами поддержки Егора — тот не смотрел в ее сторону и пыхтел, расшнуровывая ботинки. У Григория были ладони великана (наверное, как три ее ладони), а фаланги пальцев покрыты тонкими черными волосами.
— Если бы меня звали Георгий, нас с Егором можно было бы называть Егор-Один и Егор-Два, — сказал Григорий и хихикнул.
— Ну да, — сказал Егор, поднявшись и поправляя наэлектризованные волосы на голове.
— Я был бы тогда Егор-Один, а ты Егор-Два.
— Почему в таком порядке?
— Я выше ростом.
Все замолчали.
— Клара, — представилась девушка с широко расставленными кошачьими глазами. — Мы не пара. — сказала она, смерив глазами Григория и обращаясь к Полине, довольно твердо.
Полина кивнула.
— Как Клара Лучко, — сказала она, подумав, что это может прозвучать как шутка, но сразу же ее мысль смела встречная, что ничего смешного в этом нет.
Девушка посмотрела на нее со снисходительным недоумением.
— Как кто?
— Как Клара Лучко…
Недоумение на лице девушки сменилось выражением, которое Полина не смогла идентифицировать — где-то на полпути между паникой и яростью.
— Кто это?
— Что же ты, Клэр, не смотрела фильм про желтые подвязки?
— Вы издеваетесь, что ли? Какой еще фильм?
— Там же Неелова играет, — сказал Егор.
— Ты путаешь, это другой фильм.
— Так и будете стоять в коридоре?
Высокий и звонкий голос из комнаты спас их, застав оборвать выяснение, и переместиться в ярко освещенную комнату с диваном.
Клара не могла успокоиться.
— Что это за фильм?
— Двенадцатая ночь, — отвечал Егор, не глядя на нее.
— О чем он?
— Это комедия…
— Ну что, вы уже успели поругаться без нас? — маленькая толстая женщина в переднике вышла из кухни, обняла и расцеловала Егора. Полина подумала, что она даже толще, чем Егор. Она не могла себе в этом признаться, но ей было стыдно, что Егор толстый; он был первым толстым парнем, с кем она встречалась и занималась любовью.
Полина не могла понять, почему она ходит вместе с ним в гости и знакомится с его друзьями. Она встречались несколько недель: у него была волосатая грудь и живот, похожий на растянутый баскетбольный мяч, твердый упругий зад и маленький член. Он был первым мужчиной, который с чрезмерным упорством добивался от нее оргазма, используя в равной мере руки и рот. Он не нравился ей, хотя не вызывал отвращения, и секс с ним ей не понравился, хотя с четвертой попытки Егор понял, что нужно делать пальцами, чтобы доставить ей наслаждение. В первую ночь его член был вялым и опадал, а на лбу выступили гроздья пота. Полина не могла понять, возбуждает ли она его, или просто венчает собой череду проблем, тяжелых мыслей и смутных желаний, которые не могут оставить его, даже когда перед ним лежит голая женщина, а она не может смахнуть их с его лба и вытащить его из его головы. «Потому что это невозможно», — подумала Полина и согласилась сама с собой.
Она решила больше никогда с ним не встречаться, быстро попрощаться и заблокировать его во всех мессенджерах, но на следующее после их свидания утро Егор взял ее за руку (они сидели за столом в тесной грязной кухне и ели бутерброды с чаем) и сказал, ты — жизнь моя. В этом было столько правды, в том, как он это сказал. Его признание так напугало Полину, что она не заблокировала его и продолжила с ним видеться.
Очень быстро Полина поняла, что у них нет ничего общего кроме того, что они несколько раз голые лежали под одеялом и родились на планете Земля: Егор был молчаливым, скрытным и его интересовали только гонки «Формулы 1». О своей работе он говорил только одну фразу, произнося ей с максимальной безэмоциональностью: опять заставили писать отчет. Когда Полина жаловалась, что ей в очередной раз задерживают деньги за перевод, он тяжело вздыхал и говорил: вот же суки. Один раз Егор посоветовал ей не начинать работу, пока ей не заплатят вперед.
Когда Полина сказала ему, что у нее болит голова и она не хочет заниматься любовью, он не настаивал. Егор не храпел и не шевелился во сне. Один раз она спросила его, что ему снится, он очень смутился и сказал, что с детства не видит снов. Когда они встречались, то шли в кино или смотрели сериал. Прикосновения Егора из неловких и неприятных стали прозрачными — Полина не могла понять, а потом не могла вспомнить, касался ли он ее, касалась ли она его.
Она три раза твердо решала с ним расстаться, но, Егор как будто чувствовал движение намерения внутри нее, и каждый раз, когда она собиралась с мыслями, чтобы порвать с ним, он останавливал её, прижимался к ней и шептал: ты — жизнь моя.
Последний раз он сжал её запястье, она вскрикнула — её руку пронзила такая боль, как будто она коснулась раскаленной сковородки.
— Ах, какая красавица! — воскликнула маленькая женщина, и Полина удивилась, что это не прозвучало неискренне. — Я — Света!
Её лицо было молодым и круглым. Света крепко обняла Полину, но Полина подумала, что ее объятье так похоже на прикосновение Егора, когда он берет её под руку на заледеневшей улице: оно вроде бы и есть, а вроде бы и нет. Полина не могла себе это объяснить.
— Ну хоть вы не одеты как на похороны, а то вот тут как близнецы нарядились…
— Мы не пара, — повторила Клара.
— А зато мы пара, — сказал вышедший из кухни мужчина маленького роста.
Мужчина представился как Вадик. У него был прокуренный, но не неприятный голос, он был гораздо старше всех присутствующих, возможно, на десять, а, может быть, и на двадцать лет, и выглядел как мощи православного святого. Его лоб был лысым и блестящим, а на плечи спускались длинные блеклые русые волосы.
Он поцеловал толстую Свету в висок. Они улыбнулись друг другу.
— Я переоденусь, — сказал Григорий, когда все замолчали и пауза начала передвигаться между молчащими глазами. — У меня есть праздничный наряд. Подарок от Диняра Самановича.
Это был свитер с оленем в солнцезащитных очках и бутылкой виски «Джек Дэниелс».
***
Хлопок так и не раздался. Полина открыла глаза. В комнате были только она, Клара, Григорий, ореховая стенка, телевизор, диван, стол и шесть стульев.
Полина ощущала странное покалывание в шее и голове.
«А где Егор?» — она уже открыла рот для вопроса, но Григорий перебил её.
— Ну, Полина, почему вы не расскажете нам о себе?
— Что вы хотите знать?
— Все.
— У нас не хватит времени на все.
— Тогда самое основное.
— Как определить, что основное, а что так, мишура?
— Легко. Я буду задавать вам наводящие вопросы.
— Начинайте.
— У вас есть братья и сестры?
— Нет.
— Родители живы?
— Да. Только мать. Я выросла без отца.
— Муж?
Сухой смешок вырвался у Полины из диафрагмы.
— Нет.
— Сколько вам полных лет.
— Тридцать шесть. Нет, стойте… Нет, правильно. Тридцать шесть.
— Вы были на море в прошлом году?
— Нет.
— Вы встречали своих двойников?
— Что? Двойников? Нет.
— Вы уверены?
— Вы издеваетесь?
— Ничуть. Двойники повсюду.
— Неужели… — Брови Полины дрогнули. Почему она позволила втянуть себя в этот бессмысленный идиотский разговор.
— Разумеется. Может быть, вы и Клара — один и тот же человек.
«О боже», — подумала Полина, а вслух сказала.
— Я очень в этом сомневаюсь. У нас даже размер обуви разный.
Полина увидела реку, становящийся пологим крутой берег и тени деревьев, падающие черными линиями на зеленую траву. Почему она вспомнила про обувь? Был такой фильм. Французский, но играл там Ричард Гир. Муж вернулся с войны, и у него был другой размер ноги. В конце фильма его повесили.
— Какой у вас размер?
На секунду Полине стало страшно, что у них одинаковый размер обуви.
— Тридцать восьмой.
— И у меня, — сказала Клара.
Григорий поставил на коленку пивную бутылку и скорчил смешную рожу.
— Да, да, да… Карл у Клары украл… одинаковый размер.
— А фамилия у вас какая?
В Полине появилось резкое желание встать и выйти из комнаты, а затем из квартиры, прочь с 13-го этажа, на улицу — в ночь и снег.
— Казанцева, — сказала она тихо.
— И моя фамилия — Казанцева.
— Вы шутите?
— Нет.
— Покажите паспорт.
— Перестанье, — сказал Григорий грубо. — Казанцева ее фамилия, Казанцева… Распространенная, между прочим, фамилия. Вы вот упорствуете, а я пытаюсь донести до вас: случись что, труднее будет доказать, что вы — это вы, а не Клара. — Он откупорил пивную бутылку, пена зашипела у горлышка, он сделал глоток. — Ваше здоровье.
— Случись что? Что, например?
— Например… ну например, если эта квартира сгорит, а мы сгорим вместе с ней, будет трудно установить, кто из нас кто. Кто может опознать ваше тело? Какие у вас приметы?
Полина не могла поверить, что эти слова выходят у Григория изо рта, а она слушает их и все еще сидит на диване.
— Тысячи, сотни тысяч женщин имеют вашу комплекцию, похожий овал лица, прическу и цвет волос. Десятки тысяч одеваются примерно как вы. Ну и так далее, и так далее.
— А отпечатки пальцев?
— Вы когда-нибудь сдавали отпечатки пальцев?
Тени деревьев становятся все толще, солнце поднимается в небе и смотрит на нее. Она отбрасывает тень. Или не отбрасывает, а едет в трамвае. Сдавали ли она когда-нибудь отпечатки пальцев? Для получения загранпаспорта? Ответа на этот вопрос Полина не знала.
— Не знаю, — честно ответила она. — Тогда что-то другое… Как насчет зубов? По зубам тоже можно опознать человека.
— Когда вы последний раз были у стоматолога? Вам ставили зубные протезы? Коронки? Делали слепки верхней и нижней челюсти?
Полина отрицательно замотала головой.
— Вопрос надо ставить так: у вас есть кто-то, кто сможет опознать ваше тело?
— Вы следователь?
— Нет, я инженер сетей.
— Может, вы инженер, а вопросы вы задаете, как на допросе.
«Но меня этим не испугаешь», — подумала Полина и сказала вслух.
— Меня этим не испугаешь. Я — это я, а Клара — это Клара, как бы ее ни звали, и вы — это вы, и я уверена в этом так же, как в том, что меня зовут не Таня, не Клара, не Григорий и не Вова.
— И не Мирей Матье, — прибавил Григорий очень нежно.
— Вот именно. Ответ на ваш вопрос: нет, никто не сможет опознать мое тело, потому что никому нет до него дела.
— А как же Егор?
— Он сгорит вместе с нами.
Григорий засмеялся так громко и внезапно, что Полина вздрогнула. Они с Кларой переглянулись, но взгляд Клары был мутным, как вчерашние щи.
— А как же ваша мать?
— Она в Нижневартовске.
— Вы из Нижневартовска? — спросил Григорий так, что Полина почувствовала, как внезапный интерес сделал его высокий голос тверже и глуше.
— Нет, из Подмосковья.
— Но…
— Что моя мать делает в Нижневартовске? У меня нет секретов от друзей Егора. Она познакомилась в интернете с мужчиной, который сидит в колонии под Нижневартовском и переехала туда, чтобы быть ближе к нему.
— А как называется эта колония?
— Я стерла эту информацию из своей памяти.
— Вы когда-нибудь там…
— Никогда.
— Нижневартовск… Где это вообще? — Григорий провел бутылкой по ноге. — Там, наверное, и жизни нет.
— Раз нас там нет, то и жизни там нет, ведь жизнь есть только там, где есть мы, — сказала Клара, но Полина не могла принять и подумать высказанную ей мысль: она казалась слишком несуразной даже для того, чтобы повторить её.
— Да, — грустно сказал Григорий, отпивая пиво, — жизнь — это мы… Наверное, раз есть Нижневартовск, существует и Вышневартовск. И, возможно, туда поехала мать вашего двойника, Полина, к мужчине — или к женщине? почему нет? — он взмахнул рукой и нарисовал по воздуху широкую дугу, ведущую к Кларе, — мы в двадцать первом веке или где? — с которым или с которой она познакомилась по почтовой переписке, без интернета. И этот мужчина (или женщина) — начальник вышневартовской тюрьмы. Или мэр. Мэрша.
Увидев пустое глухое неучастие и неприятие на лице Полины, он тихо вздохнул и отпил еще пива.
— Для симметрии, — добавил он. — Просто для симметрии.
— Ты несешь охинею, Григорий, — сказала Клара, отчеканивая каждое слово, отделяя его от другого и как будто заворачивая его в паклю и вату.
— Спасибо, — согласился он внезапно покорно. — Да.
Клара говорила таким неожиданно ядовитым голосом, что Полина почувствовала, как невидимая чернота волнами расходится от его звука.
— Этот разговор возможен только потому, что ты вечно мелешь всякую чушь.
— Просто пытался поддержать беседу.
— Разумеется, речь не о том, что кто-то перепутает наши тела, когда мы все здесь сгорим. Если вы думаете, что ограничены поверхностью вашего тела, то тогда, конечно, вы — это навсегда вы, а я — навсегда я.
— Ограничена, простите, чем? — спросила Полина почти с мольбой смотря на прямоугольник двери. Где же Егор? А Света? И Вадик? Куда они провалились?
— Поверхностью своего тела, — вмешался Григорий. — А знаешь, что я думаю, Клэр. Ты просто алчная. Алчная. Пива не хотите? — спросил он Полину ни с того ни с сего.
— Я не пью, — резко и неожиданно для себя соврала она, но сразу же поправилась. — Пиво, в смысле. Не люблю его.
— Кларе мало поверхности своего тела, ей нужно больше. Хочешь забраться на поверхность чужого тела и внутрь него, да, Клара?
— Иди в жопу.
Полине показалось, что Клара вот-вот заплачет.
— А как вы вообще познакомились?
— Я и Клара?
— Нет, я имею в виду, как вы все познакомились. С Егором.
— Зря вы пиво не пьете. Классное, бельгийское. Варят монахи. В монастыре.
— Через Диняра Самановича.
Григорий кивнул, соглашаясь с тем, что сказала Клара.
— Да, мы все познакомились через Диняра Самановича.
— Кто это?
Клара резко встала и вышла из комнаты. Полина поднялась — даже не осознавая, что следует за ней, но Клара обернулась в дверях и сказала.
— Я сейчас.
Полина села на место.
— Если прямо долго объяснять, — сказал Григорий, встав и прохаживаясь по комнате, — то у него много всяких регалий. Просто туча. А если по-простому, то он просто дьявол.
«Ты болен. Клара больная. Вы все больны. Надо драпать отсюда», — подумала Полина, и именно в этот момент дверь в комнату отворилась, из внезапной темноты коридора отделилась Света и присоединилась к ним — с овальным блюдом на вытянутых руках: на нем лежала покрытая запеченой корочкой курица с овощами и фруктами.
По комнате распространился запах печеного мяса и тушеных овощей, и Полина поняла, что очень хочет есть.
— И где работает ваш дьявол? Света, это просто пахнет божественно. Я дьявольски хочу есть!
Света прослезилась от радости.
— К столу! — произнесла она гордо.
— А где Егор?
— Да они опять обсуждают что-то с Вадиком по работе.
— Садимся же! — провозгласил Григорий, и словно по его приказу в комнату вошли Вадик и Егор, а сразу за ними Клара с пустым прозрачным лицом, в котором не было и следа недовольства. Они сели за стол.
***
В комнате горел мягкий, как сливочное масло, желтый свет.
— Чем отношения отличаются от взаимоотношений?
— Это синонимы, — сказала Света.
— Нет, — сказала Клара.
— Еще салатика?
— Нет, спасибо. Уже больше не могу есть.
— Да вы даже не поели ничего…
— Я не могу, — сказала Клара и немного покраснела.
— Взаимоотношения — значит, отношения взаимные, разве нет? А я вот буду еще салатик. И курочку еще я буду, — Егор протянул короткую руку к салатнице.
— А у меня еще пирог в духовке, — сказала Света с улыбкой.
— Поедим курицы, и не надо будет тратить деньги на антибиотики, — сказал Григорий, неодобрительно глядя, как Егор кладет себе на тарелку куриную ногу.
— А что ты хочешь? — Света нахмурилась. — Такая сейчас жизнь. Одних куриц, думаешь, пичкают антибиотиками? И свиней, и коров — всех.
— Мясо животных — это не только антибиотики, это еще хорошая доза предсмертной агонии, — сказала Клара с улыбкой.
— А вы верите в это? — спросила Полина. Теперь она с сомнением смотрела на зажаренную корочку.
— Верю ли я, что, съедая убитое животное, вы принимаете ужас и боль, которые оно испытывало перед смертью? — Клара посмотрела на Полину высокомерно. — Нет. Иначе бы мы все передохли, поглощая агонию умирающих животных.
— Это испытание, — сказала Света. — В Новой Зеландии воины-охотники съедали сердце убитого противника…
— Чтобы забрать его смелость! — сказала Полина, вспомнив, что где-то слышала об этом.
— Нет. Чтобы забрать его чувства и силы. Он не просто отнимал жизнь, но принимал её в себя. Тоже типа… отношения.
— Ненавижу отношения. Это слово, — сказал Григорий, и Полина почему-то тоже улыбнулась ему. Она сымитировала улыбку Светы, повторила её механически, потому что ей показалось это уместным, раз хозяйка улыбнулась, улыбнется и она. Или просто шампанское улыбнулось за нее. Полина подозрительно посмотрела на свой пустой бокал.
— Что оно значит? Оно ничего не значит. Оно бессмысленно.
— Не знаю, — сказал Егор рассеянно, передавая салат Вадику. — Значит, что ты с кем-то в отношениях…
— Вот вы с Полиной в отношениях? — спросила Света, и брови подпрыгнули вверх на ее лице, — Полин, еще салатику?
Вопрос застал Полину врасплох: она посмотрела на Егора, пытаясь сохранить на своем лице выражение дружественной расслабленности, но вместо этого ее лицо собралось как кулак и она не могла поднять глаза от тарелки.
Что она делает здесь? Кто эти люди? Кто такой Егор? Аналитик? Она едва удержалась, чтобы не добавить хренов, что на ее месте сделал бы любой. Она не такая, как все. Она не в отношениях. Она сама по себе. И он сам по себе. Он просто аналитик. Что он анализирует? Продажи антибиотиков? Надои фермерских хозяйств?
Полина не знала, сколько длилась неловкость этой паузы, но, когда она подняла глаза от тарелки, лицо Егора было красным, как слива. Хриплым голосом, как будто непрожеванная во рту пища мешала ему говорить, он пробормотал:
— Она… она жизнь… моя…
«Что ты несешь? Какая, к черту, жизнь!» — подумала Полина, и ее недовольное лицо искривилось от его неискренности, но Вадик подскочил на месте, так что наэлектризованные волосы привстали на его голове.
— За жизнь! — проорал он.
— Виват! — Григорий поднялся за ним следом. — За жизнь!
— Прекрасный тост! — восхитилась Света. — Полиночка, почему у вас пустой бокал?
— Клэр, что ты так скуксилась? Тоже с пустым бокалом?
Клара, сидевшая напротив Полины, посмотрела на нее с отвращением, как на уродливого жука, и сказала сквозь зубы.
— Да. Ага. За жизнь.
Полина откашлялась (откуда взялся кашель?) и поблагодарила Григория, до краев залившего ее бокал шампанским. Он учтиво кивнул в ответ.
— Почему вы не любите слово «отношения», Григорий?
— Ненавижу.
— Почему?
— Оно пустое и воняет, как тухлые потроха.
— Воняет! Надо же. А какое слово вы любите?
— Красота. Я люблю красоту.
— Что ты сделал ради красоты? — голос Клары двигался по столу, как наждачная бумага по деревяшке. Полина даже поежилась от него.
— Ради красоты девушки? — спросил Григорий и подмигнул Кларе. Краска поползла по ее лицу.
— Хотя бы ради красоты девушки, — ответила Клара сквозь зубы.
— Сыграем в нашу любимую игру, — сказал Григорий, сев и откинувшись на стуле.
— Сыграем, — сказала Клара глухо.
Егор встал и, стоя, отправил в рот две ложки салата.
— Я щас. Тут мне Игорек с работы пишет. Неудобно, надо ответить.
Что еще за Игорек с работы, подумала Полина, и поводила вилкой в соусе на тарелке.
— Привет ему от меня, — сказал Виталик, когда Егор вышел за дверь, как будто он, как видеокассета, стоял на паузе и кто-то с опозданием нажал на плей.
— Проверю духовку. Я быстро. А вы ешьте, давайте. Полиночка, ну вы чего? — Света покачала головой и перекинула полотенце себе через плечо. Свечение хозяйственности исходило от нее, как тепло от растопленной печки. В это мгновение она даже понравилась Полине.
— Какая у вас любимая игра?
— Наша любимая игра, — сказал Григорий, растягивая слова и улыбаясь с неприятной двусмысленностью, как будто собираясь назвать карты на раздевание. — …называется — чье одиночество тверже.
— Чье что?
— Вы сейчас увидите. Вам понравится.
— Ради красивой девушки… В летнем лагере я влюбился в Катю Кузичеву и, чтобы видеть ее каждый день, записался в кружок мягкой игрушки, куда пошла она, вместо кружка выжигания, куда пошли все ребята. На кружок мягкой игрушки ходили одни девчонки, я был единственным парнем, сначала вожатая, которая его вела, хотела выгнать меня, но потом оставила: я все равно ничего не шил и не портил материал. А потом у нас была эстафета, в конце все получили подарки — вне зависимости от результата, просто за участие. И мне дали девчачий подарок. Давали какие-то книжки, и мне дали книжку как девчонке. Они просто забыли, что я есть среди парней. И на меня смотрели, как будто я девчонка, хотя я бегал быстрее прочих и мог дать в глаз. Самое гадкое, что там были парни из моей школы и они продолжили припоминать мне это, когда начался учебный год. Так я впервые оказался отрезанным от своих. Даже когда я на следующий день, побежав к грузовику с квасом, зацепился за крюк, торчащий из бетонной плиты, и содрал кожу со всей правой ноги, это не было так больно. Это даже помогло мне справиться с болью, когда меня отрезали от своих, потому что я оказался в лазарете.
— Сколько тебе было лет?
— Шесть.
— Шесть, черт побери, лет! Ты даже не был собой! Ты был выкройкой себя. Это не считается. Эта история не считается.
Полина смотрела на Вадика. Его лицо было абсолютно пустым. Но она понимала его. Если он наблюдает за этой игрой не в первый раз, то пустое лицо — не самая плохая реакция.
— Такой стол, а водки нет, — сказал он тихо и подмигнул ей.
— Твой ход, — сказал Григорий.
Клара молчала и смотрела на свою коленку.
Света вернулась. Полотенце — Полина поморщилась, ей показалась, что оно было красным, а теперь стало синим — было перекинуто через левое плечо. Она ласково провела рукой по плечам и волосам Вадика.
— Егорка тебя зовет. Что-то они там не могут найти в таблицах, — сказала она ему на ухо, но так чтобы слышали все.
— Понял, — сказал Вадик и распрямился.
— Вадик тоже аналитик? — спросила Полина, когда он исчез в дверях.
— Нет, — сказала Света коротко и улыбнулась. — Еще салатику?
— Давайте, — согласилась Полина. — А чем он занимается?
— Он сторож. Ну что, во что играете?
— В «чье одиночество тверже», Кларин ход, но она молчит.
— А ты уже начал?
— Разумеется. Но ты же даже не слышала, что я рассказал.
— Все твои истории по одному лекалу резаны. — отмахнулась Света. — Клара пропускает?
Клара тихо кивнула.
— Тогда хожу я. — сказала Света. — Мое одиночество тверже, чем твое.
— Как докажешь.
— Вы же замужем, Света, — сказала Полина легкомысленно.
— Я не замужем, — ответила Света резко.
— Простите, я подумала, что Вадик… что вы… — Полина остановилась на середине предложения, чтобы не сказать еще какую-нибудь глупость.
— Нет, он мне не муж, — сказала Света, глядя прямо перед собой. — Но по правилам, это я для Полиночки объясняю, я не обязательно должна говорить от себя, как это всегда делает Гриша, я могу взять чье угодно одиночество, лишь бы оно было самым твердым в этом раунде. — Она остановилась, но сразу же продолжила. — Мне рассказывали, одна девушка…
— Знакомая? — перебила Клара.
— Да, да, знакомая. Не близко, но я знаю, о ком речь. Она покрывалась слоями одиночества, одним за другим, пока не потеряла способность… как это называется…
— Чувствительность, — подсказала Клара.
— Да, она перестала чувствовать. И когда ей казалось, что она кому-то небезразлична, она чувствовала боль такой силы, что готова была орать.
— И что? Ну покрылась. А дальше что? — Григорий посмотрел на нее через узкий скептический прищур.
— Она ехала в метро, когда какой-то мужчина подмигнул ей…
— Подмигнул? — Григорий поперхнулся смехом.
— Улыбнулся. Или подмигнул. Или — не знаю, может, похабно облизнулся. Но что-то он сделал, и она это заметила. Наверное, как раз была его остановка, он встал и пошел в проходе, навстречу ей, и она подумала, что сейчас он подойдет и прикоснется к ней. Она упала на пол.
— И умерла?
— Да. Она окаменела. Как вам такая твердость?
— Может быть, у нее был столбняк и она не делала прививки.
— Мне иногда бывает так одиноко, что я говорю сам с собой и смеюсь своим шуткам, — сказал Вадик. Полина дважды моргнула: он уже вернулся к столу, но она этого не заметила. А где Егор?
— Сейчас не твой ход, — сказала ему Света недовольно.
— Это вообще ни о чем, — Клара покачала головой.
— Да, это вообще ноль по шкале твердости. С кем ты собрался соревноваться таким.
— Смеюсь своим шуткам, и они смешные.
— Это все делают, Вадик. Это не серьезно.
Вадик пожал плечами и пригладил свои редкие бесцветные волосы.
— И водки на столе нет.
— И хорошо, — сказала Света так, как будто во рту у нее скрипела разваливающаяся кресло-качалка. — И правильно.
— Мне одиноко, когда я смотрю кино, где все герои с полуслова понимают друг друга и всем есть дело друг до друга. — Это сказала Клара. — Это такая ложь.
Полина закрыла глаза. Она представила, как ее ноги погружаются в речную воду, как рябь скользит по зеленой поверхности реки. Ветра нет, она одна.
Когда она открыла глаза, Вадика снова не было на месте. Она моргнула и с подозрением посмотрела на свой бокал. Он был пуст.
— Все верят в нее. — Клара еще не закончила говорить. — Верят и надеются. В эту ложь.
— Сейчас и не твой ход тоже. Что же вы все решили начать ходить не в свой ход?
— Что же это ты так раскомандовалась?
Полина встала и быстро вышла из комнаты, прошла через темный коридор в освещенную кухню. Там пахло пирогом с капустой.
За столом сидел Егор с опустившимся лицом, а Вадик стоял около него и говорил.
— … иди уже. Что куксишься ты. Иди. Хватит здесь сидеть…
— А если он оставит её. У нее классные сиськи. Он может оставить её. Что тогда…
Егор подскочил на месте, увидев Полину.
— Дай нам секундочку! Подожди в коридоре! Нам надо закончить!
В коридоре загорелась коптящая (по крайней мере, кажущаяся такой) лампочка и Полина столкнулась лицом к лицу с Кларой.
— Вы красивая, — сказала Клара и ее лицо сжалось, как будто она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
«С вами все в порядке», — хотела спросить Полина, но она не смогла произнести ни слова.
— Две предыдущие были уродины.
— С вами все в порядке?
— Какой тушью вы пользуетесь?
— Я не пользуюсь тушью.
— Я так и думала.
Клара вжалась в стену и прислонилась к стеллажу с книгами. Анн и Серж Голон, Виконт де Бражелон, Графиня де Монсоро — Полина провела глазами по корешкам книг. Сверху на них лежали мохнатые вихры пыли.
— Вы хотите мне что-то сказать? Я не очень…
— Бесит, что они все время приводят женщин. Твари.
— Я не понима…
— Ай!
Клара схватила Полину за руку, чуть выше запястья. Полина вскрикнула и выдернула руку, ожидая, увидеть на ней ожог или рану, но на белой коже не было ни следа, ни пореза, ни трещины.
Что бы Клара ни хотела сказать ей, Полина этого не узнала, потому что Вадик прошел мимо и увлек её за собой.
***
Полина наклонилась над ним.
— Мы уходим прямо сейчас. Бери свою куртку и пошли. Если ты не идешь, я уйду одна.
— Ты чего…
Егор обмяк. Его рыхлое полное лицо поплыло вбок, глаза стали мокрыми.
— Ты бросаешь меня… одного… вот так. Когда я только что представил тебя всем в качестве своей девушки!
— Да им плевать на меня. И на тебя. Они чокнутые.
Егор опустился на тумбочку для обуви. Он так расстроился, что Полине захотелось ударить его. Но она не могла остановиться и продолжала говорить.
— Сначала я подумала, что только Клара и Григорий чокнутые, а Света и Владик нормальные, но нет, Егор, они ебнутые на всю голову, все они! Света и Владик даже хуже, они выглядят нормальными, но они такие же ебнутые, как Клара и Григорий.
— Ну зачем ты материшься!
— Потому что у меня не осталось других слов! Я назвала Ваню и Таню странными? Да я дура, сучка последняя, Ваня и Таня, да они золотые люди, я серьезно, они соль земли, они просто… Клара и Григорий… я даже не смогу повторить, что они несут…
— Клара не приставала к тебе?
— Что? Нет… С чего вдруг? Она схватила меня за руку, и это было, это было… — Полина хотела сказать, что было как тогда, когда он последний раз (до того, как они сидели за столом) назвал её своей жизнью, что она обожгла её, совсем как он.
— Тупая лесбиянка. Скажи мне, если она будет к тебе приставать.
— Она… разве? — Полина смутилась: неужели поэтому та смотрела на нее с таким оценивающим презрением. — Она совсем не похожа… я хочу сказать…
— Я говорю тебе как есть. Предупрежден значит вооружен.
— Давно ты ее знаешь?
— Ну так… пару месяцев. Может, полгода. Она вообще ничего. Нормальная.
— А Григорий?
— Первый раз его вижу. Мутный тип. И все время смеется, как будто ему член засунули в анус.
Полина не могла поверить, что Егор говорит такими словами. Егор, который пользовался только готовыми конструкциями из словаря неудачливого маркетолога, стал выражаться как поэт и насмешник.
— Ты видела его ручищи?
— Да. Кошмар. Как будто он душит ими собак на живодерне.
— Или что похуже.
Они понимающе переглянулись.
Полина подумала, может быть, у них есть шанс узнать друг друга получше, но Егор посмотрел в пол, и она отогнала эту мысль прочь.
— Света и Вадик…
— Они моя семья, — сказал Егор с внезапно вспыхнувшим жаром.
— То есть?
— Света — моя сестра.
— Ах вот что. Я…
— Да. Перед тем как ты встретишь… — Егор вынул из кармана брюк смятый бумажный платочек и протер вспотевший лоб. – …встретишь Диняра Самановича…
— А он что, тоже приглашен?
— Ты знаешь, кто это? — лицо Егора переплавилось в маску ужаса, но Полина нагнулась, чтобы одернуть юбку, и не заметила перемены в нем.
— Да, Григорий рассказал. Какой-то ваш начальник, которого все боятся и ненавидят.
— Не совсем. Не совсем так… у тебя нет платочка?
— Нет.
Пот крупными гроздьями выступил на лбу и щеках Егора.
— Я скажу тебе все как есть. Каждый из нас когда-то оступился в жизни: сильно и больно. И на помощь нам пришел только Диняр Саманович. Мы здесь из-за него. Он — наш спаситель.
— Егор, я надеюсь, ты понимаешь, что это звучит как бред умалишенного.
— Возможно… ты права. У тебя точно нет платочка?
В дверную щель пролезла круглая голова Светы и улыбнулась.
— О чем вы тут шушукаетесь?
— Ни о чем. Щас мы уже придем.
— Ну нет, шушукаетесь здесь, а у нас уже все готово для игры.
— Идем уже, да.
— А что это ты такой мокрый?
— Я вспотел. Мы сейчас.
Голова Светы исчезла.
— Прости, — сказала Полина, хотя меньше всего ей хотелось просить прощения. — Я не знала, что она твоя сестра. Погорячилась.
— Она мне не сестра.
— Что?
— Это сложно объяснить, Поля… сложно. Они моя семья, мы связаны навеки, даже с этим выродком Григорием. Что я не знаю, что они чокнутые? Знаю, конечно!
— Я не понимаю.
— Мы связаны. Перед лицом судьбы и Диняра Самановича.
— И что это значит?
— Мы его рабы. Мы платим ему дань.
Полина встала и пожала плечами.
— Ладно. На сегодня хватит. Я ухожу. Жаль, не попробую пирог с капустой.
Егор всхлипнул и, кажется, заплакал. Или просто пот потек по его широкому плотному лицу.
— И с Диняр Самановичем ты не хочешь познакомиться…
Полина надела куртку и шапку и протянула руку, чтобы снять с вешалки шарф, как почувствовала, что рядом с ней кто-то стоит. Она вздрогнула и обернулась.
Вадик стоял, прислонившись к стеллажу с книгами, как будто он был стремянкой, приставленной к стене. Глаза его были закрыты, он спал.
Полина легонько толкнула его в плечо, и он чуть не упал на пол, но в последнюю минуту извернулся и встал ровно. Его глаза смотрели поверх неё.
— Простите, — пробормотала Полина.
— Да я-то чего. Бог простит.
— Я подумала, вы заснули.
«Или умерли», — подумала она, а вслух сказала.
— Или умерли.
Края бесцветных губ Вадика вздрогнули. Он открыл рот, закрыл, губы его вздрогнули еще раз. Тогда Полина догадалась, что он беззвучно смеется.
— Я уже давно мертв, Полиночка, — сказал Вадик. — Это только Светка травит меня, хочет ляльку, держит меня на этом свете. Она и Диньяр Саманович. Только они и держат меня на свете этом костлявую рукой.
— Динар или Диньяр?
— Шут его знает. Диньяр, наверное.
Он бережно отодвинул Полину от стеллажа, отодвинул двигающуюся стеклянную створку достал, вытащил три тома приключений мушкетеров, а за ними — небольшую бутылку водки. Из кармана он вынул граненый стакан, наполнил его до краев, опрокинул в рот, сказал «ааах», повторил залп, потом убрал водку обратно в шкаф и поставил мушкетеров на место.
— Уходите уже? А мы даже не сыграли в игру.
— Я вам скажу, Вадик, честно, не приукрашивая: это самая нереальная шиза, с которой я сталкивалась, а я живу не первый год.
— Пирог с капустой не поели.
Внезапно Полина почувствовала, что не может сдвинуться с места. Ей стало страшно.
— Будете пирог?
***
Над столом повисло молчание, пока Света не сказала.
— Отрезать вам пирога?
Полина посмотрела на свои ладони, лежащие по обе стороны тарелки. Она пошевелила ими, но не была уверена, что она сама шевелит пальцами, а не кто-то другой управляет ими. Между ней и ее телом образовался невидимый зазор.
«У тарелки нет сторон», — подумала она, а вслух сказала.
— Я хочу домой.
— Поедим пирог, сыграем в игру, и пойдете с Егоркой домой, — уверенно сказала Света.
«Свет слишком яркий в этой комнате», — подумала Полина, а вслух сказала.
— Ладно. Играем. Мое одиночество тверже, чем ваше.
— Мы уже сыграли в эту игру. Достаточно. У нас есть другая игра, интереснее.
— А кто выиграл? — спросила Клара тихо.
— Пусть сыграет. Раз ей так хочется, — сказал Григорий.
— Пусть сыграет, — согласился Вадик.
Света одобрительно кивнула.
— Мое одиночество тверже вашего, оно настолько твердое, что я пришла сюда с чужим человеком, позволяю ему прикасаться к себе, ничего при этом не чувствую и рассказываю об этом вам, кому настолько наплевать на меня, что, даже если бы я сгорела в этой квартире, вы бы палец о палец не ударили, чтобы мое тело опознали после смерти.
Все сидевшие за столом покосились на Егора. Пот тек с него в три ручья, как будто он не сидел за столом, а делал отжимания и приседания в сауне, завернувшись в полиэтиленовый пакет.
— Неплохо. На троечку, — кивнул Григорий участливо.
— Три с половиной, — сказал Вадик.
— Это много?
— По-разному.
— Так много или мало?
— Из семи — нормально. Из десяти — маловато.
— Ну что, отрезать вам пирога?
— Какая другая игра?
— Играем, а потом пирог?
Недовольство Полины начало закипать в ней. Она снова пошевелила пальцами и посмотрела на несуществующие края тарелки.
«Потому что у тарелки есть только один край», — подумала она.
— Что надо делать?
— Вам надо пойти в маленькую комнату, — Света кивнула в сторону закрытой желтой двери. — И найти там вещь, которую спрятал Вадик.
— Найти вещь?
— Да.
— Это все?
— Да.
— Будут подсказки?
— Нет.
— Это может быть что угодно?
— Да.
— Одушевленное, неодушевленное?
— Это вещь.
— Уже идите и найдите её, — сказал Григорий так громко, что Полина поморщилась, как будто он провел мелом по стеклу. — А потом будем есть пирог.
— Или не будем, — сказала Клара и тихонько вздохнула.
***
Когда Полина вошла в маленькую комнату, они сразу же закрыли за ней дверь.
Непонятно откуда взявшийся зазор между ней и ее телом исчез. Она едва не вскрикнула от облегчения и потрогала свое запястье: она сделала это своей другой рукой, а не кто-то посторонний, управляющий её мыслями и чувствами, в этом она была уверена.
Комната была маленькой, как обувная коробка, в которой дети проделали квадратную дырку для хомяка. Слева стояла стенка цвета бук (у Полининой бабушки была такая же в Полинином детстве), а справа — кровать, накрытая синтетическим одеялом. Вся комната была заставлена каким-то мелким хламом — статуэточками, рамками для фотографий без фотографий, ручками и кисточками, поломанными киндер-сюрпризами; Полина невольно неодобрительно покачала головой, окидывая взглядом эту нестройную коллекцию мусора.
Как же ей найти вещь, спрятанную Вадиком. Полина не собиралась ничего искать. Но она сразу догадалась, что спрятать Вадик мог только одну единственную вещь — бутылку водки. Может быть, она спрятана за тремя одинаковыми орфографическими словарями, стоящими одиноко на полке над кроватью. Жаль, она не может спросить орфографический словарь, твердое его одиночество или нет, потому что орфография занимается правописанием, а не этимологией.
Полина села на кровать и стала считать до ста. Но на восьмидесяти девяти ей стало противно, что она позволила играть собой. Она встала и открыла дверь в большую комнату.
В комнате было тихо, по-прежнему горел мягкий желто-сливочный цвет лампы с красивыми плафонами в виде лепестков цветов, за столом сидел мужчина в рубашке с черными и белыми полосками.
Полина смотрела на него: полоски двигались по его рубашке и становились то шире, то тоньше. Его ладони лежали перед ним на белой скатерти стола (с которого внезапно все исчезло — салаты, овощи, курица, шампанское и даже пирог с капустой) — они были по-настоящему гигантскими, в три раза шире, чем громадные ладони Григория, и покрыты густыми черными волосами, почти шерстью. Каждый палец заканчивался острым желтым когтем. Голова мужчины была круглой, как яйцо, и сидела на очень короткой шее, покрытой черной шерстью с завитушками. Само лицо было пористым и гладко бритым. Черные глаза мужчины смотрели на Полину хищно и внимательно.
«Что за дьявол», — подумала Полина и сразу же почувствовала, как зазор между ней и ее телом вернулся. Сердце бешено заколотилось в груди.
Мужчина улыбнулся, и от его улыбки все съеденное за день подпрыгнуло и сделало кувырок в нее животе. Зубы мужчины были мелкими и треугольными, как у акулы, и сходились вместе, как зубья сложенной ленточной пилы. Полина наклонилась, и её вырвало.
Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, и Полину начала бить мелкая дрожь: ее мизинцы не останавливались в движении туда-сюда, как стрелки сверхчувствительных весов, по которым ползет гусеница.
Мужчина открыл рот, и Полина увидела его красный язык. Жалость к себе рванула внутри нее, как гнилая плотина, и она заплакала. Она поняла, почему Егор, подлый, бесполезный, трусливый Егор называл её своей жизнью.
Мужчина встал и обошел стол. Он был маленького роста, наверное, на полголовы ниже её. Полина не чувствовала своего тела, но одновременно чувствовала страх, исходящий от самой себя, как агония клеточка за клеточкой овладевает её телом, что оно все начинает вибрировать, как её напуганные мизинцы.
Она вспомнила предсмертный ужас в глазах своей бабушки.
Неужели все закончится прямо сейчас. Она не могла смотреть в черные глаза мужчины, подходящего к ней. Неужели никто не поможет ей?
Почему она не у реки? Где тени деревьев? Где тени облаков на траве? Кто спасет её? Кто поможет ей? Почему она не может остаться в том дне? Почему она не может опустить ноги в прозрачную воду? Одиночество может быть легким и необременительным. Оно может быть необремени… Нет.
Кто-нибудь, помогите! Кто-нибудь!
Он подходил все ближе и ближе, пока не оказался стоящим к ней вплотную, и Полина почувствовала его запах, острый и резкий запах пота, такой знакомый ей — она поняла, это был её собственный запах. Запах тела, которое уже не могло сдерживать себя.
Оно не может закончиться прямо сейчас. Оно не может. Не может закончиться.
Мужчина распахнул рот. Его десны были красными, как мякоть арбуза, а острые треугольные зубы — серо-желтыми, с множеством сколов и неровностей.
Полина приоткрыла рот в беззвучном крике, когда мужчина положил ладони с желтыми когтями ей на грудь и расстегнул блузку. Полина окаменела. Мужчина провел ногтем по её бюстгальтеру, разрезав им белую хлопчатобумажную ткань как бритвой, и укусил её за грудь.
***
Она очнулась от яркого ощущения, что наглоталась воды и пытается высморкаться. Полина резко села и закашляла. Её голова кружилась. Она не смогла сесть, оперлась на руку, но та дрожала. Она снова легла. Неимоверно чесалась шея, как будто в нее воткнули тысячу маленьких тонких иголочек. Как же вынуть их из шеи? Полину клонило в сон. Она застонала. Голос снова вернулся к ней.
Она не знала, сколько времени провела в полудреме, лежа правой щекой на холодном паркетном полу и помня, что с левой стороны в нее воткнуты маленькие иголки.
Полина открыла глаза и увидела ногу. Она оттолкнулась руками от пола и смогла подняться. Потрогала шею рукой. Ладонь шелушилась и была черной от крови. Полина посмотрела вниз и едва сдержала крик: её грудь была черной от крови, а в коже застряли, как обломки наконечников стрел, кусочки треугольных зубов. Боли Полина не чувствовала. «Это шок», — сказала она себе и согласилась с собой.
Она села на стул и посмотрела на тело, лежащее на полу. Лицо мужчины было измазано черной кровью, застекленевшие черные глаза смотрели перед собой. Рот был широко раскрыт, острые зубы испачканы кровью и обломаны, как будто в рот ему влетело ядро. Гримаса, исказившая его лицо и изменившая его безвозвратно, была последней попыткой сделать вдох.
Полина опасливо опустилась перед ним на колени. Около его рта был рассыпан песок и мелкие камешки. Они выглядели блестящими, как застывающий на солнце битум, и острыми, как нож. Полина подняла с пола один камешек, взяла в ладонь и сомкнула её. Больше всего на свете ей хотелось потрогать шею, куда её укусил мужчина, но пока она не могла решиться на это.
Она посмотрела на дверь, за которой ждали они.